Ум есть совокупность наших идей. Наши идеи, говорит Локк, мы получаем посредством чувств. Из этого принципа можно, как и из моих принципов, сделать вывод, что наш ум есть нечто приобретенное.

Считать его чистым даром природы, результатом особенностей организации, не имея возможности назвать порождающий его орган, - это все равно что воскрешать в философии скрытые качества, все равно что верить без всяких доказательств, это необоснованное суждение.

Опыт и история учат нас тому, что ум не зависит от большей или меньшей тонкости чувств: люди различной организации способны испытывать одинаковые страсти и иметь одинаковые идеи.

Принципы Локка не только не противоречат этой точке зрения, но подтверждают ее. Они доказывают, что воспитание делает нас тем, чем мы являемся; люди тем более похожи друг на друга, чем более сходно их воспитание; немец, следовательно, больше похож на француза, чем на азиата, а на другого немца - больше, чем на француза. Словом, если умы людей очень различны, то это потому, что воспитание у всех различно.

Таковы факты, на основании которых я создал настоящий труд. Я предлагаю его публике с тем большим доверием, что сходство моих принципов с принципами Локка убеждает меня в их правильности.

Пожелай я добиться покровительства богословов, я прибавил бы еще, что эти же принципы более всего соответствуют идеям, которые христианин должен составить себе о божественной справедливости.

Действительно, если бы ум, характер и страсти людей зависели от неодинакового совершенства их органов и если бы каждый индивид был какой-то отличающейся от других машиной, то каким образом небесное правосудие или даже земное правосудие могли бы предъявлять одинаковые требования к различным машинам? Неужели бог может давать всем людям один и тот же закон, не давая им одних и тех же средств для выполнения его?

Если людям предписывают утонченную и законную честность, а честность этого рода предполагает часто большую просвещенность, то все люди с обычной, нормальной организацией должны получить от божества одинаковые умственные способности.

Однако пусть не думают, что я собираюсь защищать правильность моих принципов теологическими аргументами. Я не стану изобличать перед фанатиками тех, чьи взгляды по этому вопросу отличаются от моих взглядов. Сражаться с ними другим оружием, кроме оружия разума, - это все равно что сзади нанести рану врагу, которому не осмеливаешься глядеть в лицо.

Опыт и разум - единственные судьи моих принципов. Но если бы истина их была доказана, я не заключил бы отсюда, что эти принципы должны быть приняты немедленно и всеми. Истина всегда распространяется медленно. Венгр верит в вампиров еще долго после того, как ему доказали, что они не существуют. Древность какого-нибудь заблуждения заставляет относиться к нему с почтением в течение долгого времени. Поэтому я не льщу себя надеждой, что обыкновенные люди ради моих взглядов откажутся от тех мнений, в которых они были воспитаны.

Сколько людей, внутренне убежденных в ложности какого-нибудь принципа, защищают его, потому что в него верят все, потому что они не желают бороться с общественным мнением. Мало есть искренних любителей истины, мало людей, которые энергично занимаются исследованием ее и держатся истины, когда она им представлена. Чтобы осмелиться объявить себя апостолом ее, надо видеть все свое счастье в обладании ею.

Кроме того, каким людям дано понять с самого начала истинность нового взгляда? Разве что небольшому числу молодых людей, которые, не имея еще при своем вступлении в свет никаких установленных взглядов, выбирают наиболее разумные. Философы пишут для них и для потомства. Только философы предвидят в перспективе будущего время, когда истинное, но мало известное и необычное мнение должно будет стать общепринятым взглядом. Кто не способен заранее наслаждаться похвалами потомства и нетерпеливо жаждет минутной славы, тот должен воздержаться от поисков истины: она не откроется его взору.