В человеке, даже и в обезьяне, живет странный инстинкт подражательства, не подсказанного разумным рассуждением, а непосредственно производимого органической симпатией. Одна струна вторит другой, тела, чем чище, плотнее и однороднее они, обладают способностью вибрировать, - таково и органическое строение человека; это самое тонкое строение, а потому оно более всего настроено звучать в унисон с другими существами, вторить им и чувствовать их звуки в самом себе. История болезней человеческого рода показывает, что не только аффекты и телесные раны распространяются симпатическим путем, но даже и безумие.

На примере детей мы прекрасно видим, как проявляется гармония созвучных существ, именно ради нее телу ребенка на многие годы следовало бы оставаться арфой, откликающейся на всякий звук. Действия, жесты, даже чувства и мысли незаметно переходят к детям; они уже бывают настроены даже на то, чего они еще не могут исполнить на деле, они незаметно для самих себя следуют своему влечению - своего рода духовная ассимиляция. Таковы и сыновья природы - дикие народы. Они прирожденные мимы, все, что рассказывают им, все, что им хочется выразить, они живо воспроизводят; вот почему подлинный образ мысли их выражен в танцах, играх, шутках, беседах. Фантазия их, подражая, накапливала свои образы; эти образы - типы, которыми владеют как особым своим достоянием, память их и язык, поэтому мысли их без труда переходят в действие и усваиваются живой традицией.

Но сколь бы выразительной ни была их мимика, человек еще не пришел бы благодаря ей к отличительной особенности своего рода, к самому искусному и сложному, что есть у него, - к разуму. Человек становится разумным благодаря языку. Вглядимся пристально в это чудо, в это божественное насаждение, генезис живых существ и язык - величайшие чудеса всего земного творения.

Если бы кто-нибудь спросил у нас, как свести в звуки образы, которые представляют нам глаза, ощущения, которые доставляют нам органы чувств, как сообщить этим звукам внутреннюю энергию, способность выражать мысли и возбуждать мысли, - несомненно, люди сочли бы такую загадку выдумкой сумасшедшего,- заменяя одну другой совершенно непохожие друг на друга вещи, он вознамерился превратить цвет в звук, звук в мысль, мысль в живописующий образы звон. Но божество на деле разрешило эту проблему. Дыхание, исходящее из наших уст, становится картиной мира, наши мысли и чувства отпечатлеваются в душе другого человека. Все человеческое, что когда-либо делали на земле люди, все их мысли, желания, все будущие их мысли и дела - все зависит от слабого дыхания уст, от сотрясаемого потока воздуха, - если бы божественное дыхание не коснулось нас, если бы, словно волшебный звук, не застряло оно на наших губах, мы до сих пор, как дикие звери, бродили бы в лесах. Вся история человечества, все накопленные сокровища традиции и культуры - не что иное, как следствие разгаданной божественной загадки. И что еще более поразительно, так это то, что и после того, как загадка была разгадана и мы каждый день разговаривали друг с другом, взаимодействие орудий речи еще не понятно нам. Слух и речь тесно взаимосвязаны; когда претерпевает изменения органическое строение, одновременно изменяются органы слуха и речи. Мы видим, что и все тело построено так, чтобы эти органы согласовались между собой, - однако как взаимодействуют они - нам по-прежнему не ясно. Аффекты, особенно радость и боль, звучат в нашей речи; что слышат уши, о том говорят уста, образы и ощущения превращаются в духовные знаки, эти знаки могут быть осмысленным языком, они даже могут возбуждать души,- все это взаимосогласие множества органов и задатков, добровольный союз самых различных чувств к влечений, энергий и членов тела, установленный творцом,- такое же удивительное единство, как и союз души и тела.

Как странно, что сотрясаемое дуновение - это единственный и, во всяком случае, лучший способ выражать мысли и чувства! Не будь он столь непостижимым образом связан со столь не похожими на него действиями нашей души, и сами эти действия не совершались бы, все тонкое развитие нашего мозга было бы напрасным, все задатки нашего существа не получили бы окончательного развития,- об этом говорит и пример людей, выросших среди животных. И глухонемые от рождения, годами жившие среди людей, видевшие человеческие жесты и другие знаки, продолжали вести себя как дети или животные в образе человеческом. Они повторяли то, что видели, но не понимали; и как бы ни выразительна была их мимика, они так и не могли связать знак и смысл. Ни у одного народа нет представлений, которых он не мог бы назвать; самый живой об раз тонет в темном чувстве, пока душа не находит нужный признак и не запечатляет его благодаря слову в воспоминании, памяти, рассудке - рассудке всего народа, в традиции,- чистый, обходящийся без языка разум, - это Утопия. То же можно сказать и о чувствах и о склонностях целого общества. Лишь язык превратил человека в человека, чудовищный поток аффектов язык сдержал дамбами и поставил им разумные памятники в словах. Не лира Амфиона воздвигла города, не волшебная палочка превратила пустыни в сады,- все это сделал язык, сблизивший людей. Благодаря языку люди объединились в союзы, приветствуя друг друга, они заключили союз любви. Язык утверждал законы, связывал роды; лишь благодаря языку стала возможной история человечества с передаваемыми по наследству представлениями сердца и души. И теперь встают перед моим взором герои Гомера, я слышу жалобы Оссиана, хотя тень певца и тени героев давно уже исчезли с лица земли. Но сотрясаемый устами воздух обессмертил их и являет образы их моему взору; голос давно умерших людей звучит в моих ушах, я слышу давно отзвучавшие слова их. Все, что думали мудрецы давних времен, что когда-либо измыслил дух человеческий, доносит до меня язык. Благодаря языку мыслящая душа моя связана с душою первого, а может быть, и последнего человека на земле; короче говоря, язык - это печать нашего разума, благодаря которой разум обретает видимый облик и передается из поколения в поколение.

Но, если вглядеться повнимательнее, мы увидим, что средство нашего воспитания и образования - язык - весьма несовершенен, рассматривать ли его как узы, соединяющие людей, или как орудие разума, так что трудно представить себе более легкую, летучую, невесомую паутину, чем ту, которой пожелал связать род человеческий творец наш. Благой отец наш, разве не возможно было иное исчисление мыслей наших, иное, более проникновенное соединение умов и сердец?

1. Ни один язык не выражает вещи, но выражает только имена вещей; и человеческий разум не познает вещи, но только признаки вещей, обозначаемые словами, - замечание охлаждающее, полагающее тесные границы всей истории нашего рассудка и придающее ей полную несущественность. Вся наша метафизика - это метафизика; другими словами, это отвлеченный, упорядоченный перечень наименований, отстающий от опытных наблюдений. Перечисляя и упорядочивая вещи, такая наука приносит свою пользу и может служить введением ко всем искусственным приемам нашего рассудка; но если рассмотреть ее как таковую, по сути дела, то она не содержит ни одного полного и существенного понятия, ни одной существенной истины. Вся наша наука ведет счет, пользуясь отдельными внешними, отвлеченными признаками, не затрагивающими внутреннего существования вещей; у нас нет даже и органа, с помощью которого могли бы мы почувствовать и выразить такую сокровенность существования. Ни одной силы мы не знаем в ее существе - и даже не можем узнать: ведь даже ту силу, что одушевляет нас, ту, что мыслит в нас, мы чувствуем, но не знаем, мы пользуемся ею, но не понимаем ее. А потому мы не можем уразуметь и взаимосвязи причины и следствия, ибо не усматриваем ни внутренней сущности действующей причины, ни внутренней сущности производимого ею действия; о бытии вещи нет у нас ни малейшего представления. Бедный наш разум пользуется знаками и рассчитывает, некоторые языки соответственно и именуют его.

2. А с помощью чего же считает разум? Быть может, с помощью отвлеченных признаков, как бы несовершенны и несущественны ни были они? Не тут-то было! Сами эти признаки еще раз облекаются в произвольные и совершенно чуждые их сущности звуки, которыми мыслит душа. Получается, что разум считает на палочках и фишках, пользуется значками и пустыми звуками, ведь никто же не поверит, что есть существенная взаимозависимость между языком и мыслями, не говоря уж о самих вещах, - не поверит в это никто, кто знает хотя бы два языка. А ведь на свете языков куда больше, чем два! И все же разум считает, пользуясь каждым, и довольствуется игрой теней, приводя вещи в произвольную связь и порядок. Почему так? Вот почему: в распоряжении языка - одни несущественные признаки, а потому для языка в конце концов совершенно безразлично, пользоваться теми или этими значками. Ах, какую печаль вызывает такой взгляд на историю человеческого рода! Выходит, что мы по своей природе никак не можем избежать заблуждений, ложных мнений, и не потому что наблюдатель ошибается, а потому что таков сам генезис наших понятий. Если бы мы мыслили не отвлеченные признаки и выговаривали бы не произвольные знаки, а самою природу вещей, - прощайте, ошибки, прощайте, ложные мнения, мы - в стране истины! А теперь - как далеки мы от истины, даже если нам и покажется, что мы вплотную приблизились к ней, ведь все, что я знаю о вещи, это внешний, отрывочный символ ее, облеченный в иной, произвольный символ. Правильно ли понимает меня другой человек? То ли представление связал он со словом, что и я, или он не связал с ним никакого представления?.. А он тем временем пользуется этим словом, считает с помощью его и, пожалуй, передаст другим в виде пустой скорлупки. Так всегда было с философскими школами и религиями. У основателя школы или религии были, по крайней мере, ясные представления, хотя от этого они еще и не становились истинными; но ученики и последователи понимали его по-своему, то есть в слова его вкладывали свое содержание, и вот, наконец, вокруг людей зазвенели одни пустые звуки. Сплошные несовершенства! Сплошные несовершенства заключены в единственно доступном нам средстве передавать мысли, и все же все наше развитие, вся наша культура привязаны к этой цепи, и мы не можем избегнуть ее.