Не удивительно, что лучшее и благороднейшее "я" осталось тайной для народа наиболее себялюбивого, хитрого и извращенного во всем роде человеческом. Так что нельзя не признать, что божественные законодатели, герои и учители этого народа, к чести их, превзошли всех других добротой своей и великодушием, ибо они так верно любили своих братьев и свой народ - таким, каким он был: они могли так великодушно и беспристрастно относиться к людям, которые сами по себе были столь плачевно пристрастны и недостойны.

В чем бы, собственно, ни состояла цель или деятельность религии, - как известно, областью философии является учить нас, что мы такое, хранить нас в нашем тождестве с нами самими и так направлять господствующие над нами образы, страсти и умонастроения, чтобы мы были постижимы для самих себя и узнавались не только по чертам лица и внешнему виду. Ибо, конечно, не через одно лицо свое мы - это сами мы. Когда фигура наша и вид претерпевают изменения, то тут не мы меняемся. Но есть нечто такое, чему стоит полностью преобразиться и видоизмениться, - вот и мы уже превратились и перестали быть самими собою.

Если какой-нибудь близкий наш друг, перенесший много болезней и переживший много приключений в своих путешествиях по самым отдаленным уголкам Востока и самым жарким странам Юга, вернется к нам, столь переменившись во всем своем облике, что мы, поговорив с ним, не признаем его за прежнее лицо, - это не покажется нам столь странным и не слишком сильно обеспокоит нас. Но если лицо и фигура вернувшегося к нам друга будут похожи, а мысли н настроения ума совершенно странны и незнакомы, чувства, страсти и мнения во всем отличны от того, что знали мы прежде, - мы вполне серьезно скажем, будучи крайне поражены и озабочены, что человек этот совершенно другой, а не наш друг, кого мы знали так близко. И мы на деле не станем предпринимать попыток возобновить знакомство и общение с этим человеком, хотя бы память его и сохранила слабые знаки и отметки былого - всего, что произошло между нами.

Когда круговращение подобного рода, пусть не полное, совершается в каком-нибудь характере, если направление страстей или ума известного нам человека вдруг заметно начинает отличаться от того, чем он был раньше, тогда мы взываем к философии. И в недостатке или слабости того же начала "я" упрекаем провинившегося. И нередко мы бросаем вызов сами себе, стоя на почве того же принципа, - когда замечаем изменение в наших нравах, когда наблюдаем, что не всегда имеем в виду одну и ту же свою самость и одни и те же цели, но часто преследуем цели прямо противоположные, служа им с прежней страстью и горением. Когда мы оставляем свою всему миру известную щедрость и наша бережливость начинает точно так же бросаться в глаза, когда, забывая о своей лености и любви к покою, мы погружаемся в дела, а от характера занятого и сурового, не склонного к нежным беседам с прекрасным полом, мы внезапно обращаемся к противоположной страсти и делаемся влюбчивы и женолюбивы, - тогда мы признаемся в своей слабости и, сваливая свой грех на всеобщий недостаток философского духа, со вздохом произносим: "Никто из нас по-настоящему не знает себя". И таким образом мы признаем, стало быть, авторитетность философии и настоящий предмет ее, так что по меньшей мере соглашаемся - не притязая на то, чтобы быть вполне философами, - что, отличаясь большим или меньшим постижением или уразумением самих себя, мы соответственно в большей или меньшей степени являемся поистине людьми - и на нас больше или меньше можно положиться - в дружбе, в обществе и в житейских заботах.

Между тем плоды этой науки философии - такие прекрасные, какие только можно вообразить; после должного испытания открывается, что люди наслаждаются ими и питают вкус к ним. Когда, однако, соблазненные созерцанием, мы бросаем свой взор на то, в чем полагаем самое растение, не удивительно, что мы бежим, как от огня, от этого садовничества и начинаем думать, что выращивание таких растений - тайна весьма презренная и недостойная. Говорится ведь: "Не собирают смокв с терновника, и не снимают винограда с кустарника". Что ж, если есть в мире образованности сорная трава, какие-нибудь шипы и чертополох, так, по всей вероятности, это тот самый вид растения, который сходит за философию в некоторых знаменитых наших школах. Нет ничего более смехотворного, как ждать, что этот голый ствол даст побеги и взрастит привычку к самоуразумению.