Я не спешил разработать собственную систему и удовлетворился - это подобало также моему тогдашнему возрасту - на первое время тем, чтобы сделать понятной систему Фихте, надеясь, что Фихте сам одобрит это толкование его системы, что, впрочем, в дальнейшем оказалось не так. Мне была важна не такая система, которой я мог бы гордиться, называя ее своей, а система, удовлетворяющая меня самого. Не был я также в положении многих, бросавшихся, особенно после интереса, вызванного Кантом и Фихте, на философию по той простой причине, что они больше ничему не научились и полагали, будто в философии легче всего продвинуться без специальных знаний. Передо мной был открыт целый ряд областей человеческого знания, в которых я мог подвизаться, испытывая полное удовлетворение, и к которым я с давних пор имел склонность. Таким образом, я стремился тогда лишь объяснить систему Фихте, хотя я никогда не слушал его лекций; это я сообщаю только как историческую справку, а отнюдь не потому, что не испытываю к Фихте благодарности или отрицаю его роль учителя и предшественника; таковым он был для меня, так же как и для всех других, поскольку он первым высказал идею философии, основанную на свободе, положил самостоятельность Я не только, как Кант, в основу практической, но и теоретической и тем самым всей философии в целом. Я стремился, следовательно, в тот период только показать, как вместе с человеческим Я можно мыслить положенным все. Эта интерпретация идеализма Фихте содержится в моей "Системе трансцендентального идеализма", опубликованной в 1800 г. Если среди вас есть кто-либо, кому хотелось бы теперь или в будущем обстоятельно и документально изучить постепенный ход развития новой философии, то я не могу не рекомендовать ему заняться моей работой "Система трансцендентального идеализма". Там в оболочке мыслей Фихте он обнаружит новую систему, которая рано или поздно должна была прорвать эту оболочку, найдет в этом труде уже полностью примененным тот метод, который позже использовался лишь в большем масштабе. Найдя уже здесь тот метод, который впоследствии стал душой независимой от Фихте системы, он убедится в том, что упомянутый метод свойственен именно мне, причем настолько естественно, что я даже затрудняюсь гордиться им как своим открытием; однако именно поэтому я не могу и допустить, чтобы его у меня украли или чтобы другой похвалялся, будто ему принадлежит открытие этого метода. Я говорю об этом не из тщеславия, но только из чувства долга, требующего выступать против неправды, особенно если она подтверждается молчанием.

Задача, которую я сначала перед собой поставил, была, следовательно, такова: объяснить совершенно независимое от нашей свободы, более того, ограничивающее эту свободу представление об объективном мире посредством процесса, в который Я именно актом самополагания оказывается непреднамеренно, но необходимо втянутым. Превращая самого себя в предмет, Я не может не привлечь самого себя (в том смысле, как говорят: меня то или другое не привлекает, я игнорирую это), причем оно не могло бы привлечь самого себя, не ограничив себя этим, не затормозив свою саму по себе стремящуюся в бесконечность деятельность, не превратив самого себя, бывшего прежде полной свободой и в качестве ничто, в нечто для самого себя, следовательно, в ограниченное. Тем самым граница, которую Фихте поместил вне Я, переместилась в само Я, и процесс стал совершенно имманентным, - в нем Я было занято только самим собой, своим собственным, в себя положенным противоречием, тем, что оно было одновременно субъектом и объектом, конечным и бесконечным. Я, превратившись в объект для самого себя, правда, нашло себя, но не в качестве того простого, каким оно было раньше, а как нечто двойственное, как и субъект и объект одновременно - оно было теперь для самого себя, но именно поэтому перестало быть само по себе; эта положенная в нем случайность должна была быть преодолена, было доказано, что моменты этого последовательного преодоления тождественны моментам природы, и этот процесс был продолжен от ступени к ступени, от момента к моменту, вплоть до той точки, где Я вновь прорвалось из ограничения в свободу и теперь действительно имело самого себя или было для самого себя таким, каким оно раньше было само по себе, имело себя как полную свободу. Этим была завершена теоретическая философия и началась практическая философия. Здесь я впервые пытался применить в философии историческое развитие, - вся философия была для меня историей самосознания, которую я разделил на эпохи; так, например, первая эпоха - от изначального ощущения (ограничения, положенного посредством самообъективации в Я) до продуктивного созерцания. Однако инструмент был слишком ограничен, чтобы исполнить на нем всю мелодию. Принцип продвижения или применяемый мною метод основан на различении развивающегося или занятого порождением самосознания Я и рефлектирующего его, как бы наблюдающего за ним, следовательно, философствующего Я. Каждый момент полагал в объективное Я определение, однако это определение было положено в нем только для наблюдателя, не для самого Я. Продвижение заключалось все время в том, чтобы то, что в предшествующий момент было положено в Я, только для философствующего, в следующий момент полагалось объективно самому Я, для самого Я в нем, и таким образом, в конечном счете само объективное Я достигало бы точки зрения философствующего или объективное Я становилось бы совершенно равным философствующему, тем самым субъективному. Момент, в который наступало это равенство, когда, следовательно, в объективное Я было положено совершенно то же, что в субъективное, был завершающим моментом философии, получившей тем самым одновременно полную уверенность в своем конце. Между объективным Я и философствующим Я существовало примерно такое же отношение, как между учеником и наставником в беседах Сократа. В объективном Я в каждый данный момент было в свернутом состоянии положено больше, чем оно само знало; деятельность субъективного, философствующего Я состояла только в том, чтобы помочь объективному Я прийти к познанию и сознанию того, что в нем положено, и таким образом привести его в конце концов к полному самопознанию. Этот метод, посредством которого то, что в предшествующий момент положено лишь субъективно, в последующий присоединяется к объекту, оказался весьма плодотворным и в дальнейшем.