Но в наши намерения входит не только указать и проложить путь, но и вступить на него. Поэтому третья часть сочинения обнимает явления Мира, т. е. разнообразный опыт, а также естественную историю такого рода, которая могла бы послужить основой для построения философии Ведь как бы ни был превосходен путь доказательств и способ истолкования природы, он не может, предохраняя и удерживая ум от ошибок и заблуждения, в то же время доставлять и подготовлять ему материал для знания. Но кто ставит перед собой задачу не высказывать предположения и бредить, а открывать и познавать и кто намерен не выдумывать каких-то обезьян мира и басни о мире, а рассматривать и как бы рассекать природу самого этого подлинного мира, тому надо все искать в самих вещах. И никакая мудрость или размышление или доказательство, хотя бы сошлись все силы всех умов, не могут оказаться достаточными, чтобы заменить или возместить этот труд и исследование - это проникновение в мир. Таким образом, или все это должно быть налицо, или надо навсегда отказаться от задуманного дела. Но до нынешнего дня у людей дело обстояло так, что нет ничего удивительного, если природа им не открывалась.

Действительно, во-первых, осведомление самих чувств и недостаточное, и обманчивое; наблюдение, недостаточно тщательное и беспорядочное и как бы случайное; предание, суетное и основанное на молве; практика, рабски устремленная на свое дело; сила опытов, слепая, тупая, смутная и незаконченная; наконец, естественная история, и легковесная, и скудная - все это давало разуму лишь совершенно порочный материал для философии и наук.

А потом, при совершенно безнадежном положении дела, пытаются найти запоздалое средство помощи в превратной и суетной тонкости рассуждений, но это нисколько не улучшает положения и не устраняет заблуждений. Таким образом, вся надежда на больший рост и движение вперед заключена в некоем Восстановлении наук.

Начало его надо почерпнуть в естественной истории; но и сама она должна быть нового рода и состава. Ведь бесполезно было бы полировать зеркало, если бы отсутствовали предметы изображения; и, конечно, необходимо приготовить для разума подходящий материал, а не только дать ему верные средства помощи. Отличается же наша история (как и наша логика) от ныне существующей весьма многим: целью или задачами, самим содержанием и составом, далее, тонкостью, наконец, отбором и расположением, учитывающим дальнейшее.

Действительно, прежде всего мы предлагаем такую естественную историю, которая бы не столько привлекала разнообразием предметов или была бы полезна непосредственными плодами опытов, сколько пролила бы свет на нахождение причин и дала бы питающую грудь вскармливаемой философии. Ибо хотя мы более всего устремляемся к практике и к действенной части наук, однако мы выжидаем время жатвы и не пытаемся пожинать мох и зеленые всходы. Ведь мы хорошо знаем, что правильно найденные аксиомы влекут за собой целые вереницы практических приложений и показывают их не поодиночке, а целой массой. Преждевременную же и ребяческую погоню за немедленным получением залогов новых практических приложений мы решительно осуждаем и отвергаем, как яблоко Аталанты, задерживающее бег. Такова задача нашей естественной истории.

Что же касается содержания, то мы составляем историю не только свободной и предоставленной себе природы (когда она самопроизвольно течет и совершает свое дело), какова история небесных тел, метеоров, земли и моря, минералов, растений, животных, но в гораздо большей степени природы, обузданной и стесненной, когда искусство и занятия человека выводят ее из ее обычного состояния, воздействуют на нее и оформляют ее. Поэтому мы описываем все опыты механических искусств, действенной части свободных искусств, многих практических приемов, которые не соединились еще в особое искусство, насколько нам удалось все это исследовать и насколько все это содействует нашей цели. Более того, мы (чтобы высказать все о состоянии дела), не обращая внимания на высокомерное пренебрежение людей, уделяем этой части гораздо больше труда и внимания, чем той другой, поскольку природа вещей лучше выражается в состоянии искусственной стесненности, чем в собственной свободе.

При этом мы даем не только историю тел, но сочли, сверх того, необходимым требованием для нашего усердия отдельно составить также историю самих качеств (мы говорим о тех, которые могут считаться как бы основными в природе и на которых явно утверждены начала природы как на первичных претерпеваниях и стремлениях материи, а именно о плотном, разреженном, теплом, холодном, твердом, жидком, тяжелом, легком и многом другом).

Что касается тонкости, мы стараемся изыскать гораздо более тонкий и простой род опытов в сравнении с теми, которые ныне встречаются. Мы выводим из тьмы и обнаруживаем многое, что никому не пришло бы на ум исследовать, если бы он не устремился верным и прямым путем к нахождению причин; ибо сами по себе эти опыты не приносят никакой пользы, так что совершенно ясно, что их ищут не ради них самих, но они имеют такое же значение для вещей и практики, какое имеют для речи и слов буквы алфавита, которые, будучи бесполезны сами по себе, тем не менее составляют элементы всякой речи.

В выборе же опытов и того, что мы рассказываем, мы позаботились о людях, как мы полагаем, лучше, чем те, кто до сих пор занимался естественной историей. Ибо мы принимаем все лишь в случае очевидной или по крайней мере усматриваемой достоверности, с величайшей строгостью; так что мы не приводим ничего прикрашенного с целью вызвать удивление, но все, что мы рассказываем, свободно и очищено от сказок и суетности.

Наконец, зная о том, как опыт и история округляют острие человеческого ума, и о том, как трудно (в особенности для умов или слабых, или предубежденных) с самого начала привыкнуть к общению с природой, мы часто присоединяем свои замечания как некие первые обращения и наставления и как бы окна из истории в философию, чтобы в этом был для людей и залог того, что они не всегда будут оставаться в пучинах истории, и чтобы тогда, когда мы дойдем до дела разума, все было более подготовлено. При помощи такого рода естественной истории (какую мы описываем) мы считаем возможным создать надежный и удобный доступ к природе и доставить разуму доброкачественный и хорошо подготовленный материал.

После того как мы и разум укрепили самыми надежными средствами помощи и поддержки и со строжайшим отбором составили правильный строй божественных дел, не остается, казалось бы, ничего иного, как только приступить к самой философии. Однако делу столь трудному и рискованному необходимо еще предпослать кое-что, отчасти для поучения, отчасти ради непосредственных применений.

Первое здесь - это дать примеры исследования и открытия согласно нашему правилу и методу, представленные на некоторых предметах, избирая преимущественно такие предметы, которые и представляли бы наибольшую важность среди всего, что подлежит исследованию, и были бы наиболее отличны друг от друга, чтобы ни в одной области не отсутствовал пример. Мы говорим не о тех примерах, которые присоединяются для пояснения к каждому предписанию и правилу (ибо такие примеры мы в изобилии дали во второй части сочинения); мы понимаем под ними настоящие типы и образцы, которые должны на известных предметах, и притом разнообразных и значительных, поставить как бы перед глазами все движение мысли и весь непрерывный ход и порядок открытия. Здесь нам приходит на ум, что в математике при наличии механизма (machina) доказательство получается легким и наглядным; без этого удобства, напротив, все представляется запутанным и более сложным, чем оно есть на самом деле.