Ни одно произведение не наделало столько шуму, как это. Тому способствовали как содержание книги, так и имя автора, который работает над нею уже пятнадцать лет. Лет семь или восемь назад он оставил должность генерального откупщика, чтобы вступить в брак со своей теперешней женой и заняться изучением литературы и философии. Половину года он проживает в деревне, удаляясь туда с немногочисленным кругом близких ему лиц, остальное время - в Париже, где у него премилый дом. Можно с уверенностью сказать, что он хозяин своего счастья: ведь у него есть друзья, очаровательная жена, он обладает здравым смыслом, остроумием, пользуется в свете уважением, имеет состояние, здоров и весел. Глупцов, завистников и ханжей не могли не возмутить его принципы, а таких людей ведь немало. Цель произведения - изучить человеческий ум с различных сторон, во всем основываясь на фактах. Поэтому автор сначала рассматривает человеческий ум как таковой, а затем исследует его по отношению к истине и заблуждению. Он, по-видимому, приписывает чувствительность материи вообще; эта точка зрения весьма подходит для философов и неизбежно вызывает большие трудности у высказывающихся против нее защитников религиозного суеверия. Нельзя сомневаться в том, что животные чувствуют, но чувствительность у них есть либо свойство материи, либо качество некоторой духовной субстанции. Защитники суеверия не осмеливаются признать ни того, ни другого. Автор книги "Об уме" сводит все интеллектуальные функции к чувствительности. По его мнению, воспринимать или чувствовать - это одно и то же, судить или чувствовать - одно и то же. Различие между человеком и животным сводится у него к различию организации. Удлините, например, у человека лицо, вообразите, что нос, глаза, зубы, уши у него, как у собаки, покройте его шерстью, поставьте на четыре лапы - после такого превращения человек этот, будь он хоть доктором Сорбонны, станет выполнять все функции собаки. Он будет лаять, вместо того чтобы аргументировать, грызть кости, вместо того чтобы заниматься разрешением софизмов; вся его деятельность сосредоточится в обонянии; почти вся душа его окажется в носу, и он будет гоняться по следу за кроликом или зайцем, вместо того чтобы выслеживать атеистов или еретиков. С другой стороны, возьмите собаку, поставьте ее на задние ноги, округлите ей голову, укоротите морду, лишите хвоста и шерсти - и вы сделаете из нее доктора, предающегося глубоким размышлениям о тайнах предопределения и благодати... Если принять во внимание то, что человек отличается от любого другого человека лишь своей организацией, а от самого себя - лишь переменами, происходящими в его органах; если сопоставить это с тем, что он в детстве лепечет, в зрелом возрасте рассуждает, а в старости снова начинает лепетать; если наблюдать за ним, когда он здоров и когда болен, когда он спокоен и когда охвачен страстью, то нам придется во многом согласиться с этой точкой зрения. Рассматривая ум по отношению к истине и заблуждению, г-н Гельвеций убеждается, что не бывает ложного ума. Он объясняет все наши ошибочные суждения невежеством, злоупотреблением словами и неистовством страстей. Если кто-нибудь рассуждает плохо, то лишь потому, что у него недостает знаний для того, чтобы рассуждать лучше: он не рассмотрел предмета со всех сторон. Автор применяет этот принцип к анализу роскоши, но поводу которой писали столько за и против. Он показывает, что те, кто защищал ее, и те, кто на нее нападал, были одинаково правы в своих рассуждениях. Но ни те, ни другие не догадались сравнить выгоды и невыгоды роскоши и, не имея достаточных знаний, не могли прийти к определенному результату. Г-н Гельвеций дает решение этого важного вопроса, и это одно из прекраснейших мест его книги. То, что он говорит о злоупотреблении словами, поверхностно, но приятно для чтения. Вообще главная особенность книги в том, что ее приятно читать, даже когда она трактует о самых сухих материях, ибо все это пересыпано множеством забавных историй, облегчающих ее чтение. Автор поясняет свою мысль о злоупотреблении словами на примере материи, времени и пространства. При этом он очень краток и немногословен, и нетрудно догадаться почему. Ведь сказанного достаточно, чтобы указать правильный путь человеку, умеющему рассуждать, или заставить возопить тех, кто по долгу службы пускает нам пыль в глаза... Свою мысль о заблуждениях страсти автор применяет к духу завоевания и к славолюбию, а на примере спора двух людей, которые под воздействием этих страстей утратили способность суждения, он показывает, как вообще страсти сбивают нас с толку. Эта глава тоже полна занятных анекдотов и разных смелых и резких намеков. В ней говорится об одном египетском жреце, который весьма красноречиво распекал нескольких неверующих за то, что они видят в быке Аписе только быка; этот жрец весьма похож на многих других жрецов. Вот вкратце предмет и содержание первого рассуждения. В книге есть еще три других рассуждения, о которых мы будем говорить дальше.

Рассмотрев ум как таковой, г-н Гельвеций рассматривает его по отношению к обществу. Мерилом нашей оценки ума является, как он полагает, не трудность изучаемого предмета или глубина проникновения в него, а общий интерес. В доказательство этого он мог бы привести вполне убедительный пример. Пусть какой-нибудь геометр рассмотрит три точки на бумаге и предположит, что эти три точки притягиваются друг к другу с силой, обратно пропорциональной квадрату расстояния между ними, а затем попытается определить траекторию этих трех точек. Решив эту проблему, он прочтет доклад о ней на нескольких заседаниях Академии; его выслушают, его решение напечатают в каком-нибудь сборнике, где оно затеряется среди тысячи других и будет забыто, так что вряд ли о нем когда-нибудь вспомнят в обществе или среди ученых. Но если эти точки будут изображать три главных тела природы, одно из которых будет называться Землей, другое - Луной, а третье - Солнцем, тогда решение проблемы трех точек составит закон движения небесных тел, геометр будет зваться Ньютоном и память о нем будет жить среди людей вечно. Будут ли эти три точки просто тремя точками, или же они будут представлять три небесных тела, проницательность, требуемая для решения задачи, одинакова в обоих случаях; но интерес далеко не одинаков, не одинаково и общественное признание. То же самое можно сказать о честности. Автор рассматривает ее и как таковую, и по отношению к отдельному лицу, к небольшому сообществу, к нации, к различным эпохам, в различных странах, по отношению ко всему миру. Во всех этих случаях интерес всегда оказывается мерилом честности. Он, собственно, и составляет это мерило, так что автор не допускает ни абсолютной справедливости, ни абсолютной несправедливости. Таков его второй парадокс. Парадокс этот сам по себе ложен и опасен своими следствиями: ложен, потому что в наших естественных потребностях, в нашей жизни, в нашем существовании, в нашей организации и нашей чувствительности, делающих нас подверженными страданию, можно найти действенную основу понятий о справедливом и несправедливом, которые затем меняются на сотни тысяч разных ладов под влиянием общего и частного интереса. Общий и частный интерес действительно видоизменяет идею справедливого и несправедливого, но сущность ее от этого но зависит. Нашего автора ввело в заблуждение, по-видимому, то, что он считался лишь с фактами, показывающими справедливое и несправедливое в сотне тысяч различных видов, но закрыл глаза на природу человека, где он увидел бы основу и происхождение этих понятий. Мне кажется, что он не имел ясного представления о том, что понимают под честностью по отношению ко всему миру. Он лишил это слово всякого смысла; это было бы иначе, если бы он принял во внимание, что человек, дающий пить жаждущему и есть голодному, - добрый человек повсюду, в любом месте, и что честность по отношению ко всему миру - не что иное, как готовность благодеяния, присущая человеческому роду вообще, - чувство, которое не ложно и не химерично. Таков предмет и содержание второго рассуждения, где автор рассматривает, между прочим, еще несколько важных вопросов, например вопросы об истинных и ложных добродетелях, о хорошем тоне, о светском обращении, о моралистах истинных и лицемерных, о важности морали и средствах ее усовершенствования.

Предметом третьего рассуждения является ум, рассматриваемый или как дар природы, или как продукт воспитания. Здесь автор пытается доказать, что из всех причин, порождающих различия между людьми, наименьшую роль играет организация, так что нет человека, у которого страсть, интерес, воспитание или случайное стечение обстоятельств не могли бы преодолеть его природных недостатков и сделать из него великого человека, точно так же как нет великого человека, которого отсутствие страсти, интереса, воспитания и другого рода случайные обстоятельства не могли бы сделать глупцом, несмотря на самую счастливую организацию. Таков его третий парадокс. Credat judaeus Apella... Автору приходится анализировать здесь все качества души, рассматривая их в человеке в сравнении с другим человеком. При этом он обнаруживает большую проницательность, и, как ни неприятно впечатление от столь странного парадокса, читая его, чувствуешь себя поколебленным в своих воззрениях. Ошибочность всего этого рассуждения обусловлена, мне кажется, несколькими причинами, из которых главные - следующие. 1. Автор не знает или, по-видимому, не учитывает огромного различия, получающегося между действиями (сколь бы малым ни было различие между причинами), когда причины действуют долго и непрерывно. 2. Он не принял во внимание ни разнообразия характеров (холодных или медлительных, унылых или меланхолических, веселых и проч. и проч.), ни возрастных различий, ни того, сколь неодинаков один и тот же человек в состоянии здоровья или болезни, в радости и горе, - словом, он не обратил внимания на то, как человек отличается от самого себя в тысяче случаев незначительного нарушения его организации. Ничтожное расстройство мозга делает гениального человека глупцом. Что же будет с этим человеком, если расстройство это окажется не случайным и мимолетным, а органическим, природным? 3. Он не заметил, что если, как он утверждает, все различие между человеком и животным сводится к различию организации, то не сводить всего различия между гениальным и обыкновенным человеком к той же самой причине - значит противоречить самому себе. Одним словом, все третье рассуждение кажется мне своего рода ложным вычислением, в которое не ввели всех элементов, а введенным элементам не придали должного значения. Автор не увидел непроходимой грани между человеком, которого природа предназначила для известной функции, и человеком, который выполняет ее только благодаря трудолюбию, вниманию, интересу или страстям... Это рассуждение, ложное в своей основе, изобилует прекрасными частными рассуждениями о происхождении страстей, об их силе, о скупости, честолюбии, гордости, дружбе и т. д. В том же самом рассуждении автор выдвигает четвертый парадокс, касающийся назначения страстей, а именно что последней целью их является физическое удовольствие. Это я тоже считаю ложным. Сколько есть людей, которые, исчерпав в молодости все физическое удовлетворение, доставляемое страстями, становятся кто скупцами, кто честолюбцами, кто поклонниками славы! Можно ли утверждать, что и в новой своей страсти они стремятся к тем самым благам, которые уже успели им опротиветь? От ума, порядочности, страстей г-н Гельвеций переходит к тому, чем эти качества становятся под властью различных правительств, в особенности под властью деспотизма. Автор не дошел до того, чтобы смотреть на деспотизм как на отвратительное чудовище, и поэтому не сумел придать этим главам больше яркости и силы.