Как же можно будет упрекать религию в корыстолюбии? Но ведь именно это, как мы знаем, часто ставят в вину религии. "Набожность, - говорят, - великая награда; и благочестивое служение богу приносит плоды". Так разве это укор? Признано ли, что может быть служение высшее и любовь более благородная? И этого достаточно, не требуется ничего более. И наш друг полагает, что на таком основании легко защищать религию и даже всю набожность, в чем видят такой парадокс веры. Ведь если в природе бывает такое служение, продиктованное внутренним чувством и любовью, то остается только удостовериться в объекте, - есть ли действительно это высшее существо, которое мы предполагаем. Ибо если есть божественное величие в вещах мира и если есть в природе высшее начало, или божество, то тогда у нас есть предмет наиболее совершенный и всеобъемлющий из всего, что благо и величественно. И этот предмет среди всех других по необходимости будет наиболее достойным любви, наиболее привлекательным для нас, будет доставлять нам наивысшее удовлетворение и наслаждение. А есть ли в мире такой главенствующий предмет,-это должен явить нам сам мир, должен явить-так скажу-своим мудрым и совершенным порядком. Но такой порядок, если он будет совершенным, исключит все действительное зло. А что миропорядок действительно исключает зло, это со всей серьезностью утверждает наш автор" самым наилучшим образом, какой только возможен для него, истолковывая все отталкивающие явления и дурные знаки, которые отнимаются у провидения и перелагаются на внешний несправедливый жребий добродетели в этом мире.

На самом деле, хотя видимость и решительно говорит против добродетели и в пользу порока, возражение, которое исходит из этого и обращается против божества, легко может быть опровергнуто и все может быть приведено в порядок, если допустить грядущую жизнь. Для христианина и для любого, кто разделяет это великое убеждение, этой жизни будущей достаточно, чтобы прояснилось любое мрачное облако провидения. Ибо тот, кто уверен в жизни после смерти, не нуждается в чрезмерных заботах о судьбе добродетели в этом мире. Но совершенно иное дело-те люди, с которыми мы здесь боремся. Путь провидения им не виден, и они пытаются найти его в этом мире. Если же мрачно расписывать весь случающийся в земных делах беспорядок и в темном свете представлять общество и человеческую природу, то это едва ли поможет им усмотреть провидение. Для них нелегко будет разглядеть его в подобных чертах и характерах. Если облик вещей здесь, внизу, на земле, столь непригляден, то они склонны и о вещах иного мира думать столь же дурно. По тем следствиям, которые они видят, они готовы заключать и о причине, а по судьбе добродетели судить о провидении. Но если они убедятся, что миропорядок и провидение реально существуют, то они, по-видимому, удовлетворятся и грядущим состоянием. Ибо ведь если добродетель сама по себе-немалое вознаграждение и порок в значительной мере-свое же собственное наказание, то мы можем следовать по довольно твердой почве. Ясные основоположения, распределяющие все блага по справедливости, и должный порядок, утвержденный в мире, могут повести нас к тому, чтобы все здание представить в большей широте. Тогда мы постигнем более обширный план его и без труда решим сами, почему вещи в их теперешнем состоянии еще не завершены и почему окончательное их совершенство оставлено, скорее, на будущее. Ибо если бы все хорошее и добродетельное в людях вполне процветало в этой жизни и доброта никогда не встречала сопротивления и заслуги никогда не закрывались тучами,-где были бы испытание, победа и венец добродетели? На какой сцене выступили бы добродетели и откуда взялись бы их имена? Откуда умеренность и самоотречение? Откуда терпение, кротость и великодушие? Откуда у них-бытие? Что такое-заслуга, не будь лишений? Что такое-добродетель, не будь противоречий и столкновений со всем тем, что вырастает внутри души или идет извне?