Что всякое мышление имеет объект, это можно обнаружить только в созерцании. Мысли и наблюдай в этом мышлении за тем, как ты это делаешь, тогда ты, без сомнения, найдешь, что ты противополагаешь этому мышлению объект этого мышления.

Другое возражение, родственное только что разобранному, таково: если вы не исходите ни из какого бытия, то как же можете вы, не поступая непоследовательно, выводить бытие? Из того, что вы берете для обработки, вы никогда не извлечете ничего, кроме того, что вы уже там имеете, если только вы приступите к делу честно и не будете прибегать к фокусническим проделкам.

Я отвечаю: конечно, не будет выведено какого-либо бытия в том смысле, в каком вы привыкли понимать это слово, — бытия в себе. То, что философ имеет перед собою, — это нечто действующее по законам, и то, что он устанавливает, есть ряд необходимых действий этого действующего. Среди этих действий находится и такое, которое самому действующему кажется бытием и, согласно подлежащим открытию законам, необходимо должно казаться таковым. Для философа же, который созерцает с более высокой точки зрения, оно есть и остается действованием. Бытие существует исключительно для наблюдаемого Я; оно мыслит реалистически; для философа же существует действование и ничего кроме действования; ибо он мыслит, как философ, идеалистически.

Воспользуемся этим случаем, чтобы хоть раз высказаться совершенно ясно: сущность трансцендентального идеализма вообще и сущность его изложения в наукоуче-нии в особенности состоит в том, что понятие бытия рассматривается отнюдь не как первое и первоначальное понятие, а исключительно как выведенное, и притом выведенное через противоположение деятельности, т. е. Лишь как отрицательное понятие. Единственное положительное для идеалиста — свобода; бытие есть для него только отрицание первой. Только при этом условии идеализм имеет твердое основание и остается в согласии с самим собой. Напротив, для догматизма, который рассчитывает надежно покоиться на бытии как на чем-то не подлежащем дальнейшему исследованию и обоснованию, это утверждение — глупость и гнусность; ибо только оно и становится ему поперек дороги. То, в чем он как-никак всегда находил убежище при всяких бедствиях, которые время от времени на него обрушивались, некоторое первоначальное бытие, хотя бы оно и было только совершенно грубой и бесформенной материей, совершенно исчезает, и он остается нагим и неприкрытым. Против этого натиска у него нет иного оружия, кроме уверения в своем искреннем неудовольствии и утверждения, что он просто-напросто не понимает требуемого от него, просто и не хочет, и не может его мыслить. Мы весьма охотно оказываем доверие этому утверждению и испрашиваем в свою очередь для себя лишь то, чтобы было оказано доверие и нашему утверждению, что мы лично прекрасно можем мыслить нашу систему. Ну, а если и это оказалось бы для них слишком трудным, то мы готовы отказаться даже от этого требования и предоставить им думать об этом как им угодно. Что мы не можем принудить их принять нашу систему, ибо понятие ее зависит от свободы, это уже не раз было торжественно признано.