Я не знаю, по какой причине некоторые не называют добродетелью то, что вытекает из инстинктов или аффектов; но как они оправдывают свое мнение? Они заявляют, что добродетель возникает из разума. Что есть разум, как не та проницательность, которую мы проявляем, преследуя какую-либо цель? Конечной целью, как предполагают обычные моралисты, является счастье самого агента, а этого, безусловно, он определен добиваться из инстинкта. Теперь, разве не может другой инстинкт, стремление К обществу, или благу других, быть таким же подходящим началом добродетели, как и инстинкт стремления к личному счастью? И разве не представляется такой же самый случай для упражнения нашего разума при стремления как к первому, так и ко второму? Можно утверждать с определенностью, что, в то время как мы наблюдаем за эгоистическими действиями людей в лучшем случае с безразличием, мы видим нечто приятное в каждом действии, которое вытекает из добрых эмоций или аффектов в отношении других, даже если агенты руководствуются благоразумием, чтобы каким-либо способом добиться своей цели. Как мы показали выше, наши действия, вызванные аффектами, не всегда эгоистичны, потому что наше намерение состоит не в том, чтобы освободиться от переживаний аффекта, а в том, чтобы изменить состояние объекта. Если будут утверждать, что действия, совершенные под влиянием инстинкта, не являются следствием благоразумия и выбора, то это возражение в такой же мере справедливо и в отношении действий, вытекающих из себялюбия, поскольку применение нашего разума так же необходимо в поисках соответствующих средств содействия общему благу, как и в поисках личного блага. А так как именно инстинкт, или предрасположенность, предшествующая разуму, должен заставлять нас добиваться и личного и общего блага как нашей цели, то выбор соответствующих средств для содействия и тому и другому представляет собой один и тот же случай для проявления благоразумия и демонстрации нашего предпочтения. Я не вижу никакого вреда в предположении о том, что люди от природы расположены к добродетели, а не просто сделаны безразличными, чтобы они предпринимали действия только тогда, когда им кажется, что такие действия склоняются к их собственному личному благу. Конечно же, предположение о благожелательном всеобщем инстинкте будет лучше рекомендовать человеческую натуру и ее творца для любви хорошего человека и оставит достаточно места для упражнения нашего разума в установлении и регулировании прав, законов, конституций, в изобретении искусств и занятии ими для удовлетворения самым действенным образом этой благородной наклонности. А так как мы должны привлечь себялюбие, чтобы сделать добродетель разумной, то если немного подумать, обнаружится, что, как будет показано ниже, эта благожелательность составляет наше величайшее счастье; и, следовательно, мы можем решиться развивать, насколько это возможно, это приятное расположение духа и презирать все противоположные ему интересы. Мы, конечно, не можем быть истинно добродетельными, если стремимся только получить то удовольствие, которое сопровождает благодеяние, не любя других; нет, само это удовольствие основано на нашем понимании того, что источником наших действий является наша бескорыстная любовь к другим. Но нашей побудительной причиной может быть и личный интерес, если мы предпочтем оставаться в этом приятном состоянии, хотя он не может быть единственным или главным мотивом какого-либо действия, которое представляется добродетельным нашему моральному чувству.