Можно утверждать, что число умов умеренных, безразличных, питающих отвращение к христианству, скорее уменьшалось, чем увеличивалось, благодаря тревогам, которые потрясали Европу из-за Лютера. Каждый с жаром принимал решение; одни оставались в римской церкви, другие присоединялись к протестантам; первые ратовали за свою церковь больше, чем прежде, вторые решительно выступали за новую веру. Нельзя было бы указать на людей, которые, по словам Коэффто (Coeffeteau), отвергли христианство из-за таких споров. Если бы он сказал, что разделение христиан и действия, которые они совершали друг против друга после того, как было образовано много сект, весьма способствовали тому, чтобы возникло отвращение и недоверие к Евангелию, то я полагаю, что он был бы прав; но в то же время ему пришлось бы допустить то, что в действительности это имело место лишь в незначительной мере. Нужно допустить, что есть много людей беспристрастных, т. е. таких, которые без предубеждения обсуждают то, что происходит внутри и вовне. Но где найти таких? Где те, кто в силу обычая не считал бы одни и те же вещи совершенно справедливыми, когда они заставляют страдать других, и совершенно несправедливыми, когда они заставляют страдать их самих? При таком образе мыслей не следует опасаться, что множество сект станет пирронистскими: каждый, что бы ни случилось, остается приверженным той партии, к которой он примкнул. Антиперистаз, который современные физики изгнали из природы, нашел место в религии. Рвение ослабляется, когда нет пристального внимания со стороны другой секты, и разгорается, когда оно есть... Коэффто поддался обману; он принял за действительное то, что должно было бы произойти в том случае, если бы люди рассуждали иным образом.

Лютер учил, будто одна и та же догма... ложна в философии и истинна в теологии. Я уже говорил об этом в предыдущем примечании, но добавлю здесь, что наиболее ревностные приверженцы Лютера отступали от него в этом вопросе и что они с такой силой боролись со своими собратьями, которые возродили это положение, что принудили их отречься от него... Скажем также, что к этому спору примешалось недоразумение и много словопрений и что несправедливо было бы бранить позицию Лютера, если бы он выразил ее следующим образом: те же самые догмы, которые кажутся ложными и невозможными, когда о них судят лишь при помощи естественного света [разума], являются истинными и достоверными, когда о них судят в свете слова божьего. Но утверждать, что даже после того, как откровение дало возможность нам узнать, что учение является истиной, оно продолжает оставаться ложным в философии, - значит заблуждаться. Гораздо правильнее признать, что философский свет, ясность которого нам казалась руководством в суждении о вещах, был обманчивым и иллюзорным и что его следует сделать более ясным при помощи нового познания, которое сообщает нам откровение. Продолжайте уверять сколько вам будет угодно, согласно понятиям, которые дает логика в главе "De opposites" ["Об опровержении"], что человек не есть камень, но опасайтесь уверять, как это делал Аристотель, что невозможно, чтобы человек был камнем. Разве Аристотель не утверждал, что невозможно, чтобы бог был рожден женщиной, чтобы бог страдал от холода и жары, чтобы бог умер, - словом, чтобы бог был человеком? И разве он не ошибался в этом утверждении? Но раз известно, что противоположность между идеей бога и идеей человека не мешает тому, чтобы одно из этих существ действительно утверждалось другим, то не следует ли сказать: ничто не мешает тому, чтобы человек и камень были - один подлежащим, другой сказуемым одного весьма истинного утвердительного предложения? Поэтому скажем, что иезуит, который поднял такой крик против Лютера, жалким образом запутался и злился некстати. По словам этого иезуита, абсолютно невозможно допустить, чтобы две сотворенные природы были ипостатически связаны. Но разве не ясно, что если это невозможно, то из этого вытекает равным образом и невозможность таинства воплощения, из-за которого этот иезуит так горячо выступал против Лютера...