Критики книги Шаррона не прислушались к его предупреждениям, которые способны были заставить этих людей воздержаться от безрассудных утверждений. Так как Шаррон был не единственным человеком, для которого было необходимо дать понять своим критикам, что они должны различать, если хотят быть справедливыми, я приведу слово в слово предупреждение, которое он им сделал: "Я хочу предупредить читателя, который возьмется судить об этом произведении, чтобы он остерегся впасть в одну из следующих семи ошибок, как это сделали некоторые в отношении первого издания. Вот эти ошибки: расценивать как право и обязанность то, что сообщается в книге лишь как факт; расценивать как действие то, что в книге приводится лишь как суждение; усматривать решение и определение в том, что в книге лишь предлагается, рассматривается с разных сторон и обсуждается проблематически и академически; приписывать мне в качестве моих собственных мнений то, что я сообщаю в качестве мнений, принадлежащих другим; приписывать состоянию, профессии, внешним условиям то, что относится к уму и внутреннему достоянию человека; приписывать религии и вере в бога то, что есть лишь мнение человеческое; приписывать благодати и сверхъестественному действию то, что имеет ценность и действие естественное и моральное. Отказавшись в своем отношении к книге от всякой страсти и от всяких предубеждений, читатель найдет в этих семи пунктах, если он их верно поймет, средство для разрешения своих сомнений, для ответа на все возражения, которые и он сам, и другие могут выдвинуть, и сможет выяснить, в чем состояли мои намерения в этом произведении. Если после всего этого читатель останется недоволен, не согласится с моей книгой, пусть он смело и горячо на нее нападает (ибо заниматься лишь тем, чтобы злословить и порочить чужое имя - дело людей в высшей степени недостойных и педантов); тогда он либо вскоре чистосердечно признается, что он ошибся, что он со мной согласен (ибо эта книга прославляет откровенность и чистосердечие и воздает им честь), либо обнаружит свою наглость и безумие". То, что Шаррон здесь говорит, так хорошо, что я не мог не включить это в данное примечание. Эти слова Шаррона научат бесчисленное множество читателей понимать то, в чем состоит их долг. Они увидят, каким нужно обладать умом, когда берешься судить о книге, созданной не в соответствии с общепринятым вкусом, не сообразно предрассудкам толпы, т. е. о книге, где автор излагает пришедшие ему на ум мысли, не превращая их в догму, не пытаясь создать секту. "Некоторые, - говорит Шаррон, - находят эту книгу чересчур смелой и чересчур вольнодумной, поскольку она противоречит общепринятым мнениям, и обижаются. Я отвечу им так. Во-первых, мудрость, не являющаяся ни общепринятой, ни распространенной, обладает именно этой свободой и правом, jure suo singulari, судить обо всем (это привилегия того, кто обладает мудрым духом, spiritualis omnia dindicat, et a nemine judicatur) и, подвергая суду общепринятые и распространенные мнения, критиковать и осуждать их (в большинстве своем эти мнения ошибочные). Кто же еще это сделает? Но, делая это, мудрость не может не навлечь на себя грубые нападки и зависть людей. Я жалуюсь на людей и упрекаю их в слабости ума и женском легкомыслии, презренном, чересчур ограниченном, чтобы понять стоящую вещь, и вовсе не способном к мудрости. Наиболее сильные и смелые утверждения являются наиболее здравыми для сильного и возвышенного ума. Во-вторых, в этих утверждениях нет ничего странного для того, кто знает, что собой представляет мир. Удивляться какой-нибудь мысли - это слабость. Нужно призвать на помощь все свое мужество, укрепить свою душу, закалить ее, развить ее познавательные способности, ее способность понимать, судить о любых вещах, какими бы странными они ни казались, и уметь ими пользоваться. Разуму вполне приличествует охотиться за чем угодно. Но нужно, чтобы сам разум не был ущербным. Необходимо соглашаться лишь с добрыми и прекрасными мыслями и лишь сообразно им поступать, что бы ни говорили все окружающие. В обоих отношениях мудрец равно показывает свое мужество. Слабые же умы не способны ни к тому ни к другому, они слабы в обоих отношениях. В-третьих, все, что я предлагаю, я никому не навязываю. Я лишь излагаю известный материал и выставляю его, как на шахматной доске. Я не рассержусь, если мне не поверят: так поступят педанты. Страсть высказывает то, чего не станет высказывать разум. Кто в чем-то придерживается страсти, не станет следовать разуму. Почему эти люди приходят в ярость? Потому, что я не во всем разделяю их мнение? Не сержусь же я из-за того, что они не разделяют моего мнения. Или они злобствуют из-за того, что я говорю нечто, не соответствующее общепринятому мнению? Почему я говорю это? Без основания я ничего не утверждаю. Если они сумели понять и оценить то, что я говорю, если они обладают мыслями, лучшими, чем мои, мыслями, ниспровергающими мои мысли, я с удовольствием и с благодарностью выслушаю всех, кто бы эти мысли ни высказал". Я призываю моих читателей глубоко поразмыслить над этими двумя цитатами.