Так как наши чувства даны нам только для сохранения и благосостояния нашего существа, наши ощущения являются только истинными знаками наших представлений об этих внешних предметах -знаками, которые достаточны, чтобы заставить нас искать или избегать последних, хотя бы их природа нам была неизвестна. Наши суждения суть только краткое выражение всех движений, которые эти тела возбуждают в нас, - выражение, гарантирующее нам реальность этих тел вследствие реальности их влияния. Таким образом, наше суждение о внешних предметах отнюдь не предполагает анализа стольких идей; мы судим о совокупности.

Нужно заметить, с другой стороны, что язык по отношению к метафизике подобен приложению геометрии к физике. Но, кроме того что в языке, употребление которого привычно и легко, не всегда можно достаточно внимательно наблюдать за собой, чтобы не позволить себе никакого противоречия, последнее условие могло бы быть достигнуто только по определении всех своих идей и, следовательно, по образовании с чрезвычайно большим трудом ряда истин, мало пригодных для потребностей общества, которые, однако, являются главной целью языка.

Наибольшая тщательность привела бы к устранению противоречий в терминах, к образованию цепи гипотетических истин, но это было бы недостаточно в науках, которые должны быть сравниваемы с реальными предметами. Часто проблемы физики (ибо не все элементы, обусловливающие следствие, достаточно хорошо рассматривались) дают результат совершенно противоположный опыту, хотя не было допущено математической ошибки. Слова скорее напоминают об идеях, чем выражают их. Правильным логическим методом можно ударно выводить следствия, но кто поручится за справедливость принципов? И, если их предположить ложными, насколько сама истинность следствий удалилась бы от действительности, если бы люди, приводимые своими потребностями к чувствам и к обществу, не вынуждались часто быть непоследовательными! Две противоречивые идеи не кажутся таковыми. Но почему они таковыми не кажутся? Это обыкновенно потому, что они являются отвлеченными идеями, предметы которых реально не существуют.

Вообще принципами наук, где не хотят удаляться от действительности, могут быть только факты. Последние могут быть познаваемы в метафизике лишь путем анализа наших ощущений, являющихся по отношению к внешним предметам только следствиями, означающими их наличность. Их существование может быть обнаружено в физике посредством глубокого исследования всех обстоятельств - исследования, невозможность которого становится неизбежным препятствием для наших исканий. Кому известна только одна сторона суши, тот не может знать, является ли она островом или материком. Вот положение, в котором мы, начиная размышлять, оказываемся по отношению ко всем предметам наших идей, а также относительно многих предметов после долгих размышлений.

Это двойное смешение языка и идей, без сомнения, сильно повлияло на физику. Когда люди начали рассуждать о наблюдаемых ими явлениях, они, прежде чем успели хорошо познать последние, стали сначала искать их причины; и так как истинные причины могли быть открыты только со временем, они выдумывали ложные. Всегда, когда ищется причина какого-либо следствия, причем других данных кроме этого следствия нет, она может быть найдена только путем гипотезы.

По возможности восходят от следствия к причине, стараясь выводить отсюда то, что находится вне нас. А для того чтобы разгадать причину какого-либо следствия, когда наши идеи ее нам не представляют, нужно предположить какую-нибудь, нужно проверить несколько гипотез и их испытать. Но как их проверять? Только развивая следствия каждой гипотезы и сравнивая их с фактами. Если все факты, предусмотренные гипотезой, находятся в природе именно такими, какими они должны рисоваться на основании этой гипотезы, то это совпадение, которое не может быть случайным, становится проверкой, подобно тому как узнают печать, замечая, что все ее черты совпадают с чертами ее оттиска.

Таков ход прогресса физики. Мало известные, плохо анализированные в небольшом числе факты должны были вызвать создание чрезвычайно ложных гипотез; необходимость сделать массу предположений, прежде чем найти истину, должна была еще более этому способствовать. Сверх того, трудность выводить следствия из гипотез и сравнивать их с фактами была вначале чрезвычайно велика. И только благодаря применению математики к физике стало возможно из этих гипотез, - являющихся предположением того, что должно произойти с известными телами, двигающимися согласно известным законам, - выводить следствия, которые должны отсюда вытекать; и после этого исследования должны были со временем умножаться. Искусство делать опыты также лишь постепенно совершенствовалось; счастливые случаи, которые, однако, представляются только тому, кто эти предметы часто имеет перед своими глазами и знает их; еще обычнее, масса тонких теорий и мелких детальных систем, подкрепляемых часто математикой, помогла обнаружить факты или указала людям опыты и способы их осуществления, гарантирующие успех. Мы видим, таким образом, как успехи математики благоприятствовали прогрессу физики, как все связано и в то же время как потребность испытать все гипотезы вызвала массу математических исследований. Последние, умножая истины, увеличивали общность принципов, откуда рождаются наибольшая легкость исчислений и совершенствование искусства.

Из всего этого можно заключить, что люди должны были пройти через тысячи заблуждений, прежде чем дойти до истины. Отсюда эта масса систем, имеющих мало здравого смысла, тем не менее являющихся истинным прогрессом, ибо ими нащупывается путь к истине, - систем, которые сверх того обусловливают исследования и в силу этого полезны в своих следствиях. Гипотезы не вредны: все ложные гипотезы сами разрушаются.