Я забыл предупредить читателя об одной вещи, о которой я должен был бы упомянуть. Может быть, мне следовало бы повторить ее в нескольких местах предлагаемого труда. Но я рассчитываю на то, что настоящее заявление сможет заменить эти повторения, не имея в то же время их неудобств. Итак, я предупреждаю читателя, что очень важно поставить себя на место статуи, которую мы собираемся наблюдать. Надо начать существовать вместе с ней, обладать только одним органом чувств, когда у нее будет только один такой орган; приобретать лишь те идеи, которые она приобретает; усваивать лишь те привычки, которые она усваивает, - одним словом, надо быть лишь тем, что она есть. Она сумеет судить о вещах подобно нам лишь тогда, когда будет обладать всеми нашими органами чувств и всем нашим опытом, а мы сумеем судить подобно ей лишь тогда, когда мы предположим, что мы лишены всего того, чего ей не хватает. Я полагаю, что читатели, которые поставят себя на ее место, без труда поймут предлагаемый труд; другие же читатели выдвинут против меня бесчисленные возражения.

В данный момент еще трудно понять, что представляет собой та статуя, которую я собираюсь наблюдать, и настоящее предупреждение, несомненно, покажется неуместным, но это только лишний довод в пользу того, чтобы обратить на него внимание и в дальнейшем помнить о нем.

Мы не способны вспомнить то неведение, с которым родились на свет: это состояние, не оставляющее после себя никаких следов. Мы вспоминаем, что не знали чего-то, лишь в том случае, если вспоминаем, что мы ему научились; а чтобы заметить то, чему мы учимся, надо уже знать кое-что: надо чувствовать себя уже имевшим некоторые идеи, чтобы заметить, что имеешь идеи, которых раньше не имел. Эта сознательная память, благодаря которой для нас в настоящее время так заметен переход от одного познания к другому, не может восходить до наших первых познаний; наоборот, она их предполагает, и в этом - источник нашей склонности считать их рожденными вместе с нами. Утверждение, что мы научились видеть, слышать, вкушать, обонять, осязать, кажется самым диковинным парадоксом вследствие того, что в настоящее время мы уже не вынуждены учиться пользоваться своими органами чувств; кажется, будто природа сообщила нам способность пользоваться ими в то самое мгновенье, когда она их создала, и что мы всегда пользовались ими без всякой выучки.

Я находился во власти этих предрассудков, когда опубликовал свой "Опыт о происхождении человеческих знаний". Рассуждения Локка о слепорожденном, которому сообщили бы чувство зрения, не освободили меня от этих предрассудков, и я защищал против этого философа тезис о том, что глаз в силу своей природы судит о фигурах, величинах, положениях и расстояниях.

Вы, сударыня, знаете, кому я обязан светом знаний, рассеявшим наконец мои предрассудки; Вы знаете долю участия в предлагаемом труде одной особы, которая была так дорога Вам и так достойна Вашего уважения и Вашей дружбы. Ее памяти я посвящаю этот труд, и я обращаюсь к Вам, чтобы одновременно иметь удовольствие говорить о ней и переживать горечь утраты. Да увековечит этот памятник воспоминание о вашей взаимной дружбе и о выпавшей на мою долю чести снискать уважение вас обеих!

Но разве я не могу рассчитывать на этот успех, когда я вспоминаю, в какой мере этот трактат принадлежит ей? Самые верные и тонкие из изложенных в нем взглядов - продукт ее проницательного ума и ее живого воображения - двух качеств, которые она соединяла в себе в такой степени, в какой они кажутся почти несовместимыми. Она поняла необходимость рассмотреть в отдельности наши чувства, в точности различить идеи, какими мы обязаны каждому из них, и исследовать, в какой последовательности они обучают друг друга и оказывают друг другу помощь.

Для выполнения этой задачи мы вообразили себе статую, внутренне организованную подобно нам и обладающую духом, лишенным каких бы то ни было идей. Мы предположили, далее, что, сделанная снаружи из мрамора, она не способна пользоваться ни одним из своих чувств, и мы оставили за собой право пускать их в ход по нашему выбору, открывая их для различных впечатлений, которые они способны испытывать.

Мы решили начать с обоняния, ибо из всех чувств оно, кажется, меньше всего содействует росту познания человеческого духа. Затем мы исследовали другие чувства, и , рассмотрев их порознь и вместе, увидели, как статуя стала животным, способным заботиться о самосохранении.

Принцип, определяющий развитие ее способностей, очень прост; он содержится в самих ощущениях; действительно, так как все ощущения по необходимости либо приятны, либо неприятны, то статуя заинтересована в том, чтобы испытывать первые и избегать вторых. Легко убедиться, что достаточно этого интереса, чтобы дать начало операциям разума и воли. Суждение, размышление, желание, страсти и т. д. представляют собой не что иное, как само ощущение в его различных превращениях. Вот почему нам казалось бесполезным предполагать, что душа получает непосредственно от природы все те способности, которыми она наделена. Природа дает нам органы, чтобы предупредить нас при помощи удовольствия о том, к чему мы должны стремиться, а при помощи страдания - о том, чего мы должны избегать. Но она ограничивается этим, предоставляя опыту научить нас приобретать привычки и закончить начатую ею работу.