С одной стороны, все наши знания вытекают из ощущений, а с другой - наши ощущения представляя собой лишь наши состояния. Каким же образом мы можем видеть предметы вне нас? Действительно, мы, по-видимому, должны были бы видеть только нашу душу, модифицируемую различным образом.

Признаюсь, что проблема эта была плохо решена в первом издании "Трактата об ощущениях". Мадемуазель Ферран, несомненно, заметила бы это. Хотя в предлагаемом труде ей принадлежала большая доля, чем мне, она не была удовлетворена им и находила, что в книги нужно многое исправить. Я закончил ее один; я плохо рассуждал тогда, ибо я еще не умел правильно поставить вопрос. Но более удивительно то, что все лица, прямо или косвенно критиковавшие меня, ставили этот вопрос не лучше и так же плохо рассуждали.

Правильная постановка вопросов влечет за собой и решение их. Следовательно, трудность заключается в том, чтобы правильно их ставить, и часто эта трудность велика, особенно в метафизике. Язык этой науки по своей природе обладает простотой языка алгебры, и нам очень трудно делать его простым, ибо нашему уму очень трудно быть самим собой. Однако мы сумеем правильно ставить интересующие нас вопросы лишь в том случае, если будем выражаться с максимальной простотой. Но так как мы часто занимаемся метафизикой скорее под влиянием прочитанного, чем продуманного нами, то мы ставим проблемы, как их ставили до нас, мы говорим о них так, как говорили до нас, и решение их все еще заставляет себя ждать.

Мы доказали, что человек, обладая ощущениями обоняния, слуха, вкуса и зрения, считал бы себя запахом, звуком, вкусом, цветом и что он не приобрел бы никаких знаний о внешних предметах.

Столь же достоверно, что, обладая чувством осязания, он пребывал бы в том же неведении, если бы он оставался неподвижным. Он воспринимал бы только те ощущения, вторые может вызвать в нем окружающий воздух: ему было бы тепло или холодно, он испытывал бы удовольствие или страдание; но все это - состояния, в которых он не различил бы ни окружающего воздуха, ни какого бы то ни было тела: он бы ощущал только самого себя.

Чтобы заставить этого человека думать, что существуют тела, нужны три вещи: во-первых, чтобы его члены могли двигаться; во-вторых, чтобы его рука, главный орган осязания, ощупывала его самого и все окружающее его и, в-третьих, чтобы среди ощущений, испытываемых его рукой, имелось ощущение, в силу своей природы представляющее тела.

Но часть протяженности - это непрерывность (continu), образованная соединением (contiguite) других протяженных частей: тело - это непрерывность, образованная соединением других тел, и вообще непрерывность образуется соединением других непрерывностей. Таково наше представление о непрерывности, и мы не можем иметь другого представления о ней, ибо мы можем образовать протяженность лишь с помощью протяженности, а тела - с помощью тел.

Следовательно, либо осязание не дает нам никакое знания о телах, либо же среди ощущений, которыми мы ему обязаны, должно быть одно такое ощущение, которое мы станем рассматривать не как модификацию нас самих, а скорее как модификацию некоторой непрерывности, образованной соединением других непрерывностей. Мы вынуждены считать само это ощущение протяженным.

Таким образом, предположение, будто статуя переходит от себя самой к телам путем рассуждения, ошибочно, ибо нет такого рассуждения, которое могло бы помочь ей совершить этот переход, а кроме того, она не может начать с рассуждения. Но зато природа взялась рассуждать вместо нее; природа организовала статую так, чтобы она двигалась, осязала и получала при этом ощущение, заставляющее ее думать, что вне ее ощущающего существа имеются непрерывности, образованные соединением других непрерывностей, и, следовательно, имеются протяженность и тела. Вот что излагается во второй части "Трактата об ощущениях".