АРИСТОН ХИОССКИЙ (̕Αρίστων ὁ Χῖος) (1-я пол. 3 в. до н. э.), ученик Зенона Китийского, один из самых оригинальных представителей Древней Стои.

А. учился у Зенона вместе с Клеанфом, впоследствии некоторое время слушал платоника Полемона, а затем, вероятно, попытался открыть собст­венную школу и читал лекции в Киносарге (SVF I 333 = D. L. VII 160 сл.; ср. 171); при А. сложился кружок последователей («аристоновцы» – VII 161; Athen. VII 281cd): Мильтиад, Дифил, астроном и географ Эратосфен Киренский и Аполлофан.

Среди по меньшей мере 16 известных сочинений А. (см. фрг. 333; срав­нительно немногочисленные фрагменты по большей части не соотносят­ся с конкретными трактатами) концептуально важными были, по-види­мому, «Об учении Зенона» (Περὶ τῶν Ζήνωνος δογμάτων), «Рассуждения» (Διάλογοι), «Беседы о мудрости» (Περὶ σοφίας διατριβαί) в 7-ми кн., «Чтения» (Σχολαί) в 6-ти кн., «Против диалектиков» (Πρὸς τοὺς διαλεκτικούς) в 3-х кн. Однако чаще всего цитируются «Уподобления» (̔Ομοιώματα), – сборник су­ждений и изречений разнообразного содержания (ок. 20 фрагментов, в ос­новном у Стобея). Панетий считал (ошибочно), что А. принадлежат только «Письма» (или «Письма к Клеанфу») в 4-х кн.

Новизна позиции А. по сравнению с общешкольной состояла в стрем­лении ограничить философию только сферой морали. Физику и логику А. объявил ненужными (вероятно, под влиянием сократической – в частности, кинической – традиции и Полемона): логика нас «не касается», ибо не спо­собствует исправлению жизни, физика – «выше нас», ее предмет непозна­ваем и не приносит нам никакой пользы (fr. 351–353). Однако, несомненно, что А. интересовался теорией познания и логикой (ср. D. L. VII 162; Eus. Pr. Ev. XV 62, 7), известны сочинения А. неэтического характера («Против возражений Алексина», «Записки об ошибках суждения» и др.). Кроме того, он разработал отличавшуюся от учения Зенона психологию: душа состоит из двух частей (вместо восьми), – разумной (ведущее начало) и чувственно­воспринимающей, которая объединяет все неразумные способности (fr. 377 = Porph. ap. Stob. I 49, 24).

Ограничив свою доктрину этикой, А. утверждал, что все лежащее «ме­жду» добродетелью и пороком безразлично во всех отношениях и не может быть поделено на предпочитаемое и непредпочитаемое по природе (D. L. VII 160; Cic. De fi n. II 43; IV 79; V 73; Acad. II 130 и др.), поскольку пред­почтение (πρόκρισις) основывается не на естественных свойствах вещей, а на ситуативных обстоятельствах: «здоровье не всегда предпочтительно, а болезнь не всегда не предпочтительна» (Sext. Adv. math. XI 67; Cic. De fi n. II 43); и родины «по природе» не бывает (см. Plut. De exil. 5, 600 e), – этим последним тезисом А., вероятно, обосновывал типичный для уче­ния Стои космополитизм. Объявив конечной целью безразличное отноше­ние к вещам, безразличным для добродетели, А. ввел собственный термин ἀδιαφορία, «безразличие» (fr. 360, 362 = Cic. Acad. II 130).

Добродетель (знание блага и зла) А. считал единственным благом, еди­ной по сути и получающей различные названия в зависимости от областей своего применения (Galen. PHP VII 2). Различие между А. и Зеноном в по­нимании добродетели вряд ли было принципиальным, но А. заметно акцен­тировал ситуативный момент проявления видов добродетели, утверждая, что они являются лишь различными состояниями (σχέσεις) одной единст­венной добродетели (Plut. St. rep. 8, 1034d). Т. обр., А. гипертрофировал одну тенденцию школьной этики (только благо может служить объектом нравственного целеполагания), но совершенно пренебрег другой и не ме­нее важной – желанием выводить само стремление к благу из естественных природных задатков.

Строго формальный подход делал паренетическую часть этики ненуж­ной (в лучшем случае А. признавал за ней педагогическое значение – Sen. Ер. 89, 13; Sext. Adv. math. VII 12), – при этом А. все же считал необходимым «упражнение», ἄσκησις, ср. fr. 370 = Clem. Strom. II 20, 108: для преодоле­ния «четвероструния» (τετράχορδον), образуемого наслаждением, скорбью, страхом и вожделением, «нужно много упражняться в добродетели и много бороться».

Позиция А. немедленно подверглась внутришкольной критике: Персей выступил против концепции «безразличия» (D. L. VII 162), а Хрисипп на­писал полемическое сочинение против понимания добродетели у А. (Galen. PHP VII 2). Хотя отрицание практической этики резко отличает позицию А. от моралистической платформы Поздней Стои, абсолютизация этики в его учении стала первым концептуальным выражением основной тенденции развития стоической доктрины.

Фрагменты

• SVF I 333–403;
• рус. пер.: Столяров, Фрагменты, I, 1998, с. 116–139.

Литература

• Festa N. Studi critici sullo stoicismo: Aristone, – Archivio di Filosofi a 3, 1933, p. 72–94;
• Gottschalk H.B. Varro and Ariston of Chios, – Mnemosyne 33, 1980, p. 359–362;
• Moreau J. Ariston et le StoÎcisme, – REA 50, 1948: 27–48;
• Tsekourakis D. Zwei Probleme der Aristonfrage, – RhM 123, 1980: 238–257;
• Ioppolo A.M. Aristone di Chio e lo stoicismo antico. Nap., 1981;
• Schofield M. Ariston of Chios and the unity of virtue, – AncPhil 4, 1984, p. 83–95;
• Porter J.I. The Philosophy of Aristo of Chios, – The Cynics: The Cynic Movement in Antiquity and its Legasy. Ed. B. Branham, M.-O. Goulet-Caze. Berk., 1997, p. 156–189.

А. А. СТОЛЯРОВ