|
|
|
ПОСИДОНИЙ (Ποσειδώνιος) из Апамеи (2-я пол. 2 в. – сер. 1 в. до н.э.), крупнейший представитель Средней Стои, ученик Панетия.
Жизнь. П. происходил из сирийской Апамеи (или – что менее вероятно – с Родоса: Suda s. v. Ποσειδώνιος; T 1a; 2ab Edelstein–Kidd). Если принять, что П. прожил 84 года (T 4) и посещал Рим при консуле Марке Марцелле (Suda s. v.), т. е. в 51 до н.э., то год его смерти – не ранее 51/50, а год рождения – ок. 135/134. В молодости П. учился у Панетия (T 9–10; учеба у Антипатра, упомянутая в T 11, невозможна хронологически). Видимо, в сер. 90-х П. много путешествовал и, в числе прочего, посетил Италию, Испанию, Галлию и Германию. Некоторое время провел в Риме и получил доступ в высшие круги римского общества, в т. ч. в семейства Брутов и Марцеллов. Затем поселился на Родосе, открыл там философскую школу, был почтен пританией и, возможно, в 87/86 приезжал в Рим к Марию в составе родосского посольства. Школа П. быстро приобрела популярность у римлян. В 77 его посетил Цицерон (T 29, ср. T 31–32). Через Цицерона с П. познакомился Помпей, в 66 и 62 навещавший его (T 35–36; 39).
Сочинения сохранились только во фрагментах, подавляющая часть которых не может быть с уверенностью отнесена к определенным трактатам. Применительно к П. остро стоит проблема аутентичности текстов; в зависимости от их подбора заметно меняются многие нюансы учения. Эдельстейн и Кидд учитывают лишь те тексты, аутентичность которых несомненна или близка к таковой, – всего немногим более 300 фрагментов (на это издание ориентируется и данная статья). Собрание В. Тайлера расширяет корпус П. за счет сомнительных текстов (всего до 450), что делает его менее надежным. Основные доксографы – Страбон, Гален, Афиней, Диоген Лаэртий, Цицерон, Сенека.
Известно о следующих сочинениях П.:
1) Логика и методология: «О критерии», «Об общих основах исследования против Гермагора» (Περὶ τῆς καθόλου ζητήσεως πρὸς ̔Ερμαγόραν), «Введение о словесном выражении», «О [логических] связках» (fr. 45); «Против Зенона Сидонского» (fr. 46), «Сравнение мнений Гомера и Арата об астрономии» (fr. 48 a);
2) Физика и естественные науки: «Физика» (Φυσικὸς λόγος), «О мире» (Περὶ κόσμου), «О богах», «Основы метеорологики», «О небесных явлениях» (Περὶ μετεώρων), «О судьбе», «О героях и демонах», «О гадании»; «О величине солнца», «Об океане», «Перипл»;
3) Психология и этика: «О душе» (fr. 28 a), «О страстях» (fr. 30), «О гневе» (fr. 36), «Этическое рассуждение», «О добродетелях» (fr. 38), «О надлежащем»;
4) История и этнография: «История» (возможно, продолжавшая труд Полибия), «История Помпея»;
5) Прочее. «Протрептики», «Тактика» и Письма;
6) Сомнительные: «О пустоте», «О птицегадании», «Письмо к Туберону», «История Марцелла» и сочинения, посвященные платоновским «Тимею», «Федру» и «Пармениду» (fr. 84– 86 e).
При большом объеме написанного П. (в отличие, напр., от Хрисиппа) заботился о слоге – красочном и вместе с тем точном (о чем свидетельствуют Цицерон, Страбон и Сенека – T 103–107).
Учение. П. – наиболее универсальный представитель стоической школы наряду с Хрисиппом, «стоический Аристотель», питавший интерес (помимо трех нормативных школьных дисциплин) к математике и геометрии, естественным наукам – геологии, ботанике, зоологии, географии, этнографии и истории: «Самый многознающий из наших философов» (Strab. XVI 2, 10). Печать посидонианства лежит на всей «римской философии» с 1 в. до н.э. по 1 в. н.э., особенно это заметно у Цицерона и Сенеки, по словам которого П. – «один из тех, кто больше всего принес философии» (Ep. 90, 20 ср. T 69; 84). Подобно Панетию, П. стремился черпать истину везде – у Пифагора, Платона (которых ценил особенно высоко – Т 91; 95 сл.), Аристотеля (проблема причин – Т 96; 100), киников (в этике – D. L. VII 91) – и без колебаний выражал несогласие с крупнейшими авторитетами стоической школы (T 92–94).
Начиная, как и Панетий, изложение философии с физики (D. L. VII 41 = fr. 91), П., насколько можно предположить, отдал дань наметившейся в школе тенденции считать логику не столько полноправной частью учения, сколько общей пропедевтикой. Методы логики, как и методы точных наук, суть лишь средство для построения и проверки физических концепций. П. шел тем же путем, что Дионисий из Кирены: достоверным является лишь знание, полученное строгим логическим путем. Критерием он, возможно, считал уже не столько «каталептическое впечатление», сколько конечную «одобряющую» инстанцию – «здравый», или «верный», логос (VII 54 = fr. 42). К сфере логоса относятся все исходные математические понятия (и, вероятно, первичные «общие представления»), которые не могут быть выведены из опыта. П. принял живое участие в антиэпикурейской полемике, выступая с тех же позиций, что и Дионисий. В пользу этого – фрагменты соч. «Против Зенона Сидонского» (46–47) и, вероятно, соч. «О величине солнца». Для того чтобы знать сущее, надо знать его причины. Логика и точные науки, предлагая методологический фундамент, сами не занимаются исследованием причин, а потому в строгом смысле не являются частью философии (Sen. Ep. 88, 21 сл.). Поэтому этиология вырастает до раздела первостепенной важности (ср. fr. T 85: традиционное определение мудрости как знания вещей божественных и человеческих П. снабжает добавлением «и их причин»).
Физические воззрения П. вполне традиционны, хотя границы физики он заметно расширил за счет естественно-научных дисциплин. Типическая картина космоса показана в «Физическом рассуждении», в трактатах «О мире», «О небесных явлениях». Космос един, он есть «система из неба, земли и того, что на них находится» (fr. 14). Традиционны учение о началах и четырех «элементах» (5; 93 a), о механизме космогонии (23). Бог – огненная «мыслящая пневма, простирающая по всему сущему», он же – Зевс и Логос, разумное живое существо. Космос конечен, шарообразен, лишен внутренних пустот и окружен пустотой извне (6; 8), которая не беспредельна – в той степени, в какой предназначена для вмещения мироздания после того, как оно «растворится» в огне (84/97 a). Т. обр., в отличие от Панетия П. признавал школьное учение о «воспламенении» и космических циклах (ср. 13). Вероятно, в этой связи П. говорит о видах возникновения и уничтожения: возможна лишь трансформация из сущего в сущее, но не из не-сущего или в не-сущее (96).
Звезды определяются как божественные эфирные тела, Солнце – чистый огонь, больше Земли и шарообразно; Луна ближе к Земле и похожа на нее; Солнце, Луна и все светила питаются испарениями: Солнце из моря, а Луна, по близости к Земле, испарениями пресных вод (9–10; 17; 118; 122; 127). П. специально занимался размерами небесных тел (соч. «О величине солнца» опровергает эпикурейскую гносеологию, показывая, что Солнце гораздо больше Земли, хотя представляется размером в одну ступню 19; 115–116), изучал восходы и заходы Солнца, роль Луны в затмениях Солнца, затмения Луны (119, 123–126), интересовался природой Млечного Пути и кометами (130–132). При этом П. был противником гелиоцентрической системы Аристарха Самосского и традиционно считал Землю центром космоса (14/21). Кроме того, П. специально изучал феномены радуги, грома и молнии, природу ветра (134–135 ср. 137а). В трактате «Об океане» говорится о делении земной поверхности на пять климатических зон, расположенных по широте, со своим животным и растительным миром Обитаемая суша окружена океаном, наибольшую протяженность (ок. 70 тыс. стадий – приблизительно 2/5 всей земной окружности в 180 тыс. стадий) он имеет по оси север – юг, сужаясь к западу и востоку (49). Специально исследовались приливы и отливы в связи с фазами Луны, глубина океана, подъемы уровня океана в связи с вулканической деятельностью (214–221; 227–228), возможно, причины разливов Нила (222). В «Физическом рассуждении» (кн. 8) – специально о сейсмологии: классификация землетрясений по их причинам (12; 230 сл.); здесь же, возможно, специальные вопросы геологии и минералогии (234–240a), наконец, специальные вопросы географии – описания климатических ландшафтов со специальными же ботаническими и зоологическими экскурсами (241–251). Этими материалами широко пользовался Сенека в «Исследованиях о природе».
Деятельность огненного логоса в физическом космосе, до последних глубин пронизанном пневмой, свидетельствует о божественности мироздания и взаимосвязи всех космических процессов, или «мировой симпатии» (106). Космос управляется благим промыслом (21). Доказательством тому – идеальное устроение причинных связей, «судьба» (25). Формальное определение причины совпадает с традиционным школьным (95), равно как и функциональное разделение причин (17; 190). На этом фундаменте П. по традиции базирует мантическое искусство: благодаря всеобщей каузальной связи по предшествующим явлениям (знакам) можно строить предположения о последующих (26–27; 113ab). Возможно, что деление гадания на два вида, «естественное» и «техническое», – собственная разработка П. (110); весьма вероятно, что именно у П. Цицерон заимствовал обоснование мантики «симпатией», деление ее на виды, рассуждение о роли сновидений (106 сл.). Большая роль отводилась астрологии, которой П. увлекался, вероятно, больше других стоиков. По словам Августина, «астролог и философ», «чрезвычайно преданный астрологии» (Aug. Civ. D. V 2; 5 = 111), П. считал, что судьба человека определена расположением звезд в момент рождения Психология. П. отверг учение Хрисиппа о страсти как суждении и самопротивном, «алогическом» движении логоса. Он «отошел от Хрисиппа и следовал, скорее, Аристотелю и Платону» (Galen. PHP V, 338, 15 = 144), – причем больше Аристотелю, т. к. речь идет не о «частях» души, а о различных ее «способностях». П. отверг и мнение Зенона, согласно которому страсть – эпифеномен суждения, но сохранил его определение страсти: ὁρμὴ πλεονάζουσα («чрезмерно сильный порыв» – 34). В алогической способности души он выделил две разновидности: «пылкую» (θυμοειδές) и «вожделеющую» (ἐπιθυμητικόν), из которых и происходят страсти (34). Низшая cтупень природы (φύσις) обладает только «вожделеющей» способностью; одушевленные существа (ступень ψυχή) пользуется еще и «пылкой». Состоящее из этих двух способностей «алогическое» начало, гармонически объединяясь с разумным (λογιστικὴ ἀρχή), образует человеческую душу, которая помещается в сердце (33–34; 142; 146) и определяется в платоно-пифагорейском духе как «числовая гармония» (141 a). В отличие от Панетия П. признавал бессмертие душ, которые после смерти тела cобираются в эфирной сфере, где пребывают до «воспламенения» (Cic. Divin. I 64; 110; 115; 129 = 108; 110 – тексты, однако, далеки от ясности).
Из психологии следовали важные доводы для этики, т. к., по мысли П., построение этики (цель, определение блага, аксиология и т. д.) во многом зависит от правильного понимания способностей души (150ab). Низшая способность означает стремление к наслаждению, вторая – к превосходству, господству, обладанию, третья, разумная, – к нравственной красоте (160, cр. 158). Тем самым реформируется учение о «первичной склонности»: «первичными» оказываются все способности души: τρία οἰκειώσεις (158; 160; 168). Если страсти суть «движения... неразумных способностей» (152; 161), то причина «чрезмерности» порыва заключена в следущем: иррациональные импульсы, сами по себе естественные, набирают под влиянием ошибочных представлений такую силу, что разум (особенно незрелый или ослабленный) не может с ними совладать (157; 164). Стремление положить природный психологический дуализм в основу этики означает более реалистический взгляд на действительные возможности человека; понимание того, какие силы в самом субъекте противостоят нравственному решению, заставляет уделять акту нравственного выбора особое внимание. «Семя зла» – в душе человека: ответственность лежит только на нем, а не на внешних обстоятельствах (169 cр. 33).
П. продолжил реформирование этики, начатое Панетием. Если в душе сосуществуют разнонаправленные способности, речь должна идти не об устранении неразумного начала, а о его формировании. Главная задача этики – нравственное воспитание, цель которого – подчинить аффективное начало (τὸ παθητικὸν τῆς ψυχῆς) требованиям разума (163). Воспитание тождественно росту знания, ибо знание не рождается из «неразвитых» способностей. В идее воспитания заложена энциклопедическая программа П. Соответственно формулируется и конечная цель: жить, созерцая истину и стремясь к тому, чтобы ничего не совершать по велению неразумного начала души (Clem. Strom. II 21, 129 = 186).
Воспитательная программа П. требовала чрезвычайно внимательного отношения к душевной жизни человека. Он провел тщательную классификацию страстей по причинам их возникновения на душевные (влечение, страх, гнев, фр. 155), телесные (лихорадка и подобные болезни) и два подвида – телесные, берущие начало из души (бледность, дрожь, всякое изменение облика под влиянием душевной страсти), и душевные, берущие начало из тела (меланхолия и т. п., фр. 154).
Мудрец в его традиционном облике для П. вообразим, быть может, только в «золотом веке» (Sen. Ep. 83, 9 сл.; 90, 5). Его место прочно занимает «продвигающийся» (προκόπτων), который мало чем отличается от мудреца как нравственного идеала (40; 174). Примеры успешного «продвижения» (Сократ, Диоген, Антисфен) свидетельствуют о принципиальной достижимости добродетели (29). Для «продви гающегося» воспитание тождественно упражнению (ἄσκησις, 150; 168). Четыре добродетели, очевидно, те же, что и у Панетия, с тем же предпочтением «величия души» (38; 170; 180). Подобно Панетию и Гекатону, П. склонен расширить сферу блага за счет «первичного по природе» (и даже просто «внешних» благ – D. L. VII 103; 128 = 171; 173), хотя есть свидетельство противоположного характера (Sen. Ep. 87, 31 сл.).
Теория «обязанностей» («О надлежащем») вряд ли выходит за рамки намеченного Панетием, хотя П., возможно, добавил раздел о соотношении прекрасного и полезного, в частности, о «надлежащем по обстоятельствам» (41a, с). С П. давно наметившееся общее смягчение и переосмысление первоначального школьного ригоризма стало очевидным. Вряд ли можно усматривать в Посидониевом дуализме нечто вроде спиритуализма с антитезой душа / тело. Некоторый повод к этому может, впрочем, дать Sen. Ep. 92, 10 = 184.
Особое значение приобрела паренетическая часть этики. Паренетика высокого стиля, содержалась, видимо, в «Протрептиках», где речь должна была идти об изучимости добродетели вообще (1–2). Наибольшую важность получала, конечно, практическая паренетика – этот раздел П. выделял специально (Sen. Ep. 95, 65 = 176). В него входила своеобразная теоретическая часть – наглядное описание добродетелей и пороков с их причинами, – то, что П. называл «этологией».
История и этнография. Идеал нравственного совершенства П., в отличие от прочих стоиков, реализовал в своеобразной культурно-исторической утопии, несомненно, восходившей в своем замысле к платоновскому «Государству» и традиционным представлениям о «золотом веке». Основной источник – 90-е письмо Сенеки (fr. 284). Первоначально люди во всем следовали добродетели и подчинялись мудрецам. Последние (к ним П. причисляет Ликурга и Солона) установили идеальные законы; мудрецам человечество обязано также техническими изобретениями. Затем мудрецы отошли от практической деятельности и возвысились до чистого созерцания; вслед за этим материальному прогрессу стал сопутствовать упадок нравов. Благородная задача философии – вернуть человечество в состояние нравственной чистоты.
Этим теоретическим историко-культурным построениям сопутствовали серьезные занятия историей и этнографией. Суда упоминает «Историю», которая должна была доходить как минимум до Митридатовых войн (кон. 80-х 1 в. до н.э.). Это сочинение (последний из сохранившихся отрывков которого относится к 49-й книге) было энциклопедическим и сообщало об обычаях, нравах, событиях (57–78, ср. 252–284). Скорее всего, П., вслед за Полибием и Панетием, ставил в центр историческую миссию Рима, связывая с нею надежды на нравственное возрождение человечества. В пользу этого говорит пристальное внимание к римским обычаям и добродетелям – религиозным и государственным (53; 257; 265–266). Возможно, что, подобно Панетию, П. видел залог успеха в главенстве выдающихся людей вроде Помпея (предположительный предмет «Истории Помпея»). «Сверхзадача» истории П. – показать причинную связь различных событий и явлений, подвластных промыслу. «Физиогномика» каждого народа должна была занять определенное место в цепи причин и следствий. Особой отраслью исторических штудий П. оказалась поэтому своеобразная «историческая этнография», материалы для которой он собирал в путешествиях. С этой целью, например, подробно описаны обычаи кельтов, германцев и других народов.
Ученики и влияние. В отличие от учеников Зенона, Хрисиппа или Панетия, ученики П. не сыграли сколько-нибудь заметной роли в истории Стои. Ясон из Нисы занимался в основном историей школ («Преемства») и написал историю Родоса (Sudа. s. v. ̕Ιάσων; ISHerc., col. 52 = T 40). Асклепиодот, пересказывавший воззрения учителя, неоднократно цитируется Сенекой (напр., Nat. qu. II 28, 6 = T 41a). С большой вероятностью можно считать учеником П. астронома Гемина, сделавшего выдержки из метеорологических трактатов П. («Введение в астрономию»), и упомянутого у Диогена Лаэртия (VII 41 = T 43) Фания, который занимался изданием и комментированием лекций учителя (сочинение «Уроки Посидония»). К окружению П. примыкал, возможно, стоик Леонид Родосский (Strab. XIV 2, 13).
Между тем сам П. по широте учения и универсальности влияния занимает особое место в истории школы. С ним популярность Стои в Римском мировом государстве начала приближаться к своему пику. Влияние П. выходит, вероятно, даже за рамки собственно стоической школы. Универсалистские тенденции, использование пифагорейских, платонических и перипатетических концепций побудили некоторых авторов (Jaeger) видеть в нем идейного предтечу неоплатонизма, хотя вопрос о принципиальной возможности и масштабах влияния П. в данной сфере получает в настоящее время, скорее, отрицательный ответ.
Самостоятельным предметом исследования учение П. стало лишь в 19 в., после появления в 1810 первого собрания фрагментов Посидония: Bake J. Posidonii Rhodii Reliquiae Doctrinae. Leiden: Haak.
Фрагменты:
Литература:
А. А. СТОЛЯРОВ