Глава 1
С.Л. Франк в Германии до эмиграции:
die Wanderjahre

Первое длительное пребывание Франка в Германии относится к 1899‒1901 гг. Эта поездка во многом была обусловлена тем, что по обвинению в организации студенческих беспорядков, произошедших весной 1899 г., ему было запрещено два года проживать в университетских городах, после чего он вынужден был покинуть Москву, так и не сдав государственных экзаменов. В конце августа 1899 г. Франк покинул Россию и вместе со своим младшим братом Михаилом (1878‒1942), которого также арестовали в ходе волнений и исключили из университета, отправился в Германию1.

Главным творческим результатом пребывания в Германии на стыке столетий явилась первая крупная работа Франка «Теория ценности Маркса и ее значение. Критический этюд», увидевшая свет в 1900 г. Кроме того, во время своего почти полуторагодового

проживания в Германии Франк стал студентом Берлинского университета2, в который он был зачислен 13 октября 1899 г., а исключен «за нерадивость»3 18 января 1901 г.4 Сам философ вспоминал об этом периоде своей жизни следующее: «Я поехал осенью 1899 г. в Берлин, поступил в Берлинский университет и писал свою первую работу “Теория ценности Маркса”»5; «осенью уехал за границу, где слушал лекции по политической экономии и философии в Берлинском университете и написал первую свою научную работу “Теория ценности Маркса и ее значение. Критический этюд”»6. Вместе с тем Франк принимал участие в студенческой жизни, «в Берлине слушал лекции обаятельного и умнейшего скептика-кантианца Зиммеля, читал Вин­дельбанда (“Прелюдии” которого позднее, в 1903 г., перевел на русский); Риля и других новокантианцев»7. Определенное влияние теория социального взаимодействия Зиммеля могла оказать и на первую «научную работу» Франка8. Кроме того, отклик на философию Зиммеля возможно найти в личном дневнике Франка 1901‒1902 гг., написанном после возвращения в Россию.

Важным событием, относящимся ко времени пребывания Фран­ка в Берлине, было его знакомство с Фаиной Осиповной Ельяшевич (1877‒1941), супругой его друга и в последующем многолетнего корреспондента Василия Борисовича Ельяшевича (1875‒1965). Этот зародившийся в Германии роман, по словам самого Франка, стал катализатором его пробуждения к духовной жизни и к появлению у него настоящего интереса «к философии во всей полноте и глубине ее, как знания сверхнаучного»9.

До своего возвращения на родину Франк успел в начале 1901 г. встретиться с П.Б. Струве (1870‒1944) в Мюнхене и поделиться своими планами по переводу на русский язык работы В. Виндельбанда (1948‒1915). Так, в письме от 5 февраля 1901 г. Франк писал Струве:

Кстати, я хотел бы спросить Вас, как Вы смотрите на перевод Виндельбандовской «Meditation» «Sub specie aeternitatis» (в «Пре­людиях»). Мне только что пришлось прочитать ее, она мне не­обыкновенно понравилась и как философское, и как художественное произведение10.

Покинул Германию Франк в феврале 1901 г. после того, как получил разрешение сдавать государственные экзамены в Казанском университете. В том же письме от 5 февраля он указывал: «Приблизительно через неделю я уезжаю отсюда в Россию, т. к. получил разрешение держать экзамен в провинциальном университете»11. Известно, что во время этой поездки Франк останавливался в Мюнхене у д-ра Эпштейна, проживавшего на Lessingstraße, поблизости от главного железнодорожного вокзала и площади императора Людвига (Kaiser-Ludwig-Platz).

Следующий визит Франка в Германию состоялся в 1903‒1904 гг. В первую очередь эта поездка преследовала цель помочь П.Б. Струве в его издании журнала «Освобождение», который выходил в Штутгарте, куда вначале и приехал философ12. Однако,

решив, что «постоянно жить здесь он не будет»13, Франк отбыл в Мюнхен. Весной того же года Франк отправился в не­большое турне по итальянским городам. В частности, сохранились его письма к чете Струве из Локарно (7 апреля 1903 г.), Лугано (11 мая 1903 г.) и Венеции (5, 9, 11, 22 и 25 июня 1903 г.). Первое ныне известное письмо на имя Струве, высланное из Германии по окончании этой поездки, датируется 9 июля 1903 г. В это вре­мя, как писал Франк, он уже покинул Венецию и «перекочевал в Pasing»14. В Пазинге (Pasing), являвшемся тогда быстро индустриализировавшейся деревней, которая в 1905 г. станет самостоятельным городом, проживал младший брат Франка Михаил. По­сле этого мыслитель из Штутгарта через Оффенбург (Offenburg) и Триберг-им-Шварцвальд (Triberg im Schwarzwald) отправился в Констанц (Konstanz) и в швейцарский Шаффхаузен (Schaff­hausen), где со 2 по 4 августа проходила встреча, на которой было решено учредить «Союз освобождения»15. В этой связи приме­чательны строчки письма, отправленного Франком П.Б. Струве 9 июля из Пазинга: «Будьте добры известить меня теперь (или попросить Н.А. сделать это), могу ли я приехать к Вам дней через 7‒10, или мне лучше дождаться здесь точных известий о месте и времени того, о чем Вы мне писали»16. Ранее, будучи в Венеции, Франк писал Струве о том, что готов принять участие в «rendes-vous», и просил обозначить время и место17.

После завершения встречи Франк некоторое время отды­хал в Хершинге18 (Herrsching am Ammersee) – общине в Баварии,

расположенной на берегу озера Аммерзе, – где, по его словам, он «хорошо устроился» и довольно энергично работал. В письме Струве от 12 августа 1903 г. Франк указывал, что остановился по адресу «Herrsching am Ammerster, Pension Reiner № 17»19. В ноябре 1903 г. философ оказался в Мюнхене, о чем сообщил своим корреспондентам – Н.А. и П.Б. Струве, отмечая при этом, что вновь остановился у д-ра Эпштейна.

Мечислав Эпштейн (1868‒1931) был в то время врачом и чле­ном городского совета. По словам Франка, в Мюнхене «центром русско-немецкого общения радикальных кругов был дом немецкого социал-демократа д-ра Эпштейна (родом из Лодзи и женатого на русской художнице, урожденной Гефтер)»20. Эпштейн действительно был тесно связан с социал-демократическими кругами. Среди его близких знакомых можно назвать Эдуарда Бернштейна (1850‒1932) и Игнаца Цадека (Ignaz Zadek, 1858‒1931), чья сестра была замужем за Бернштейном. В Мюнхен Эпштейн перебрался в 1894 г., когда был выслан из Пруссии как «нежелательный иностранец» (сам Эпштейн на тот момент являлся русским подданным). Здесь он вместе с Карлом Леманном (Carl Lehmann, 1865‒1915) и Хоуп Бриджет Адамс Леманн (Hope Bridges Adams Lehmann, 1855‒1916) занимал лидирующие позиции в движении врачей-социалистов Швабинга (север Баварии)21. По всей

вероятности, отношения Франка и Эпштейна были довольно близкими и не испортились даже после охлаждения Франка к социалистическим идеям. Так, в своих воспоминаниях, относящихся к пребыванию в Германии в канун Первой мировой войны, жена философа Татьяна Сергеевна Франк (1886‒1984) говорит о том, что в Мюнхене они «совсем русских не знали, кроме одного старого эмигранта, доктора Эпштейна, у которого собиралась русская еврейская молодежь, среди которой была очень известная художница Елизавета Эпштейн, брат моего мужа Михаил Людвигович Франк»22. В доме у Эпштейна Франк работал не только над публикациями в журнале «Осво­бождение», но и над переводом на русский язык «Прелюдий» Виндельбанда23.

До своего отъезда из Германии Франк побывал в гостях у Струве во Франции и «осенью 1904 г., после полуторагодичного сотрудничества с П.Б.»24, вернулся в Петербург для активного участия в организации протестных движений, начавшихся тогда в стране. Однако в России Франк пробыл недолго и летом 1905 г. вновь оказался в Германии. На этот раз основной целью Франка была его работа над книгой «Социальная психология», которую он тогда планировал написать25. Для сбора материалов он «поехал в Гейдельберг, записался в университет на летний семестр и тотчас же по приезде в Гейдельберг написал П.Б.»26. В тот летний семестр в университете Гейдельберга читал свои лекции по «Логике», «Истории новейшей философии», а также

вел семинар по «Пролегоменам» Канта Вильгельм Виндельбанд27, франковский перевод «Прелюдий» которого был опубликован как раз в 1904 г.28 Однако информацию о том, что в летнем семестре 1905 г. Франк числился студентом Гейдельбергского университе­та, на данный момент архивными документами подтвердить не уда­лось. В студенческих Учетных книгах (Matrikelbuch), хранящихся в университетской библиотеке Гейдельберга, имя Франка как слушателя летнего семестра 1905 г. не упоминается29. Нет заметки о нем и в Адресной книге (Adressbuch) обучающихся в университете в летнем семестре 1905 г., в которой приводились адреса преподавательского состава и студентов30.

Кроме того, в самом Гейдельберге Франк оказался первоначально лишь в конце мая – в письме Струве от 25 мая он писал о том, что «завтра» выезжает в Гейдельберг. Но пробыл он в городе недолго, поскольку уже через несколько дней, предположительно 6 июня, поехал во Францию. В том же письме от 25 мая Франк сообщал: «Имейте в виду, что я могу пробыть у вас ровным счетом 10 дней: я беру возвратный билет в Heidelb, действитель­ный 12 дней»31. Вернулся из Франции Франк не ранее 13 июня, о чем 14 июня поинформировал Н.А. Струве (1868‒1943): «Ночью в дороге пришлось несколько часов простоять, потом сидел, но не спал, так что вчера по приезде почти целый день проспал. Сегодня принялся уже за работу»32. Однако в таком случае он не успел бы записаться на летний семестр в качестве слушателя, поскольку последний срок записи, как явствует из объявления о начале летнего семестра, истекал 20 мая33. Оплата же за семестр

должна была быть произведена не позднее 28 мая, в то время как сами лекции начинались с 26 апреля и заканчивались 15 августа34. Вполне возможно, что в воспоминания Франка, связанные с его пребыванием в Германии в 1905 г. и зафиксированные им уже по­сле кончины П.Б. Струве в 1944 г., закралась неточность. Но здесь же стоит отметить, что в своем более раннем автобиографическом тексте «Предсмертное. Воспоминания и мысли», написанном в середине 30-х гг., Франк просто отметил, что «летом 1905 г. опять был заграницей, в Гейдельберге»35, не упоминая при этом обучения в университете.

Можно предположить, что Франк в начале своего немецкого путешествия, совершенного весной – осенью 1905 г., просто не знал о точных сроках зачисления в качестве слушателя в университет Гейдельберга. Так, в своем письме чете Струве от 5 мая 1905 г., отправленном c Фирвальдштетского озера (Vierwald­stättersee) в Центральной Швейцарии, Франк указывал:

Я пробуду здесь две недели. Лето намерен провести в Гейдельберге. К вам приеду не позднее, чем через месяц, на немецкие Pfingsten, а затем, по окончании семестра в Heidelberg’е в начале августа, приеду опять к вам36.

День Святой Троицы (Pfingsten) в 1905 г. приходился на 11 июня, что не давало Франку возможности записаться в качестве слушателя на летний семестр, и, таким образом, уже в самом начале поездки его планы были противоречивыми.

Но при этом стоит отметить, что Франку, по всей вероятности, все же удалось получить доступ в университетскую библиотеку, что было главной целью его пребывания в городе, поскольку в письме Н.А. Струве от 14 июля 1905 г. он сообщал:

Я очень увлекся своей работой и хочу продолжить заниматься ею, а это возможно только там, где есть библиотека. По всей

вероятности, с концом семестра (в начале августа) я направлюсь в Мюнхен, где буду работать в Staatsbibliothek, или же по­еду в Бонн37.

Последним планам не суждено было сбыться, потому как Франк все же решился принять предложение четы Струве и отправился к ним в Бретань в августе 1905 г., откуда по причине болезни отчима был вызван матерью в Москву в октябре того же года. На обратном пути он успел заехать в Берлин и встретиться с Георгием Борисовичем Иоллосом (1859‒1907), у которого совсем недавно, в 1904 г., вышел сборник статей в Санкт-Петербурге под названием «Письма из Берлина»38. Встреча Иоллоса и Франка могла состояться в доме первого по адресу: Uhland­straße 40, находящемся в Шарлоттенбурге, в восточной части нынешнего Берлина39.

В последующие годы, до женитьбы Франка в 1908 г., его поездки в Германию становятся более редкими. Отчасти это связано с тем, что политическая деятельность П.Б. Струве после революционных событий 1905 г. была перенесена непосредственно в Рос­сию, отчасти с тем, что в начале 1906 г. Франку удалось устроиться на работу в качестве лектора Высших женских историко-филологических и юридических курсов при гимназии М.Н. Стоюниной40. По воспоминаниям Франка, следующая его поездка в Германию состоялась на Пасху41 1907 г., когда они вместе

со Струве встречались в Берлине с Георгом Зиммелем (1858‒1918)42. В то время Зиммель занимал должность неоплачиваемого экстраординарного профессора философии (Unbesoldeter außerordentlicher Universitätsprofessor der Philosophie) в Берлинском университете. Иными словами, немецкий философ не мог руководить кафедрами и не входил в ученый совет университета. Его зарплата начислялась из тех средств, которые университет получал от студентов за посещение его лекций43. Установить точные обстоятельства знакомства Франка и Струве с Зиммелем довольно проблематично44, тем не менее известно, что они встречались в квартире Александры Михайловны Калмыковой (1850‒1926)45. Нельзя с уверенностью сказать, бывал ли Франк в доме Зиммеля, находившемся на Nussbaumallee, 14 в западной части Берлина (Westend), где немецкий философ жил с 1905 по 1910 г.46 В нем Зиммель часто устраивал встречи со своими коллегами и друзьями, такими как Райнер Мария Рильке (1875‒1926), Стефан Георге (1868‒1933) и Эрнст Блох (1885‒1977). Однако, несмотря на свою увлеченность идеями Зиммеля, приходящуюся на самое

начало столетия, позже, в 40-е гг., Франк вспоминал, что их встре­ча не произвела на него сильного впечатления. Даже, напротив, в личной беседе, как пишет Франк, мыслитель разочаровал его «своим типичным для немца наивно-романтическим отношением к России, для которой он, как наши народники, мечтал об особом, “не буржуазном” пути культурного развития»47. После встречи с Зиммелем и посещения одного из австрийских курортов Франк, проведя лето в Германии, вернулся в Петербург48.

Говоря о своем отдыхе со Струве в Австрии, Франк вспоминал о прогулках по горам и долгих разговорах49. Стоит отметить, что прогулки, странствия (нем. сущ. das Wandern; гл. wandern) в эпоху немецкого романтизма стали не только устойчивым литературным мотивом, но и одним из способов «открытия» мира, точнее, открытия новой точки зрения на мир. Ярким художественным, образным представлением романтических странствий служит картина Каспара Давида Фридриха (Caspar David Friedrich, 1774‒1840) «Странник над морем тумана» (Der Wanderer über dem Nebelmeer), где мужчина стоит на горной вершине и смотрит на открывающиеся перед ним облака тумана, за которыми скрываются горные вершины неизвестного. Странник (der Wanderer) отличается от путе­шественника (der Spaziergänger) тем, что первый идет в странствие для «превосхождения данного», для возвышения над существующим, тогда как второй путешествует лишь из любви к путешествию, иными словами, из любви к наблюдению за данным и существующим50. При этом немецкая культура «мыслящих странствий» далеко не исчерпывает себя эпохой романтизма: странником был

Ницше и его Заратустра, странниками были герои «Доктора Фаустуса» Томаса Манна, «философствующим странником» был Мар­тин Хайдеггер, прогуливающийся по проселочным дорогам и лес­ным тропам. Описываемые времена, конец XIX – начало XX в., относятся «к годам расцвета немецкого странничества (des deutschen Wanderns)»51, который, с од­ной стороны, был обусловлен большими темпами индустриализации немецкой экономики и увеличением числа городских жителей, а с другой – общей обращенностью представителей интеллектуальной культуры того времени к ушедшей эпохе романтизма. Так, Виндельбанд в самом начале своих лекций о «Философии в немецкой духовной жизни XIX столетия», прочитанных в 1908 г., замечал:

…в наши дни мы постоянно слышим и читаем о пробуждении духовных сил, которые господствовали столетие назад. В области поэзии и искусства весь мир говорит о новом романтизме52.

Таким образом, Франка в этот период времени действительно можно рассматривать как человека во многом немецкой культуры, который усвоил и воспроизводил определенные символические практики, присущие немецкому сообществу и не характерные в подобном виде для сообщества русского. По выражению самого философа, его Wanderjahre (годы странствий)53 завершились вме­сте с его женитьбой, состоявшейся летом 1908 г. в Саратове. Медовый месяц молодожены провели все на том же австрийском курорте, где ранее Франк отдыхал со Струве.

Последняя дореволюционная поездка Франка в Германию при­дется на 1913‒1914 гг. На этот раз она будет иметь форму научной командировки, которую Франк получит от Санкт-Петербургского

университета для написания магистерской диссертации54. Философ отмечал, что «весной 1913 г. до осени 1914 (до начала войны) имел научную командировку в Германию (летом жил в Марбурге, зиму 1913‒14 в Мюнхене, а лето 1914 – в Хершинге под Мюнхеном) и написал книгу “Предмет зна­ния”»55. Франк очень ценил это время, поскольку впоследствии (еще до написания «Непостижимого») вспоминал: «Вот я имел однажды в жизни год университетской командировки, абсолютно свободной от всяких обязательств, и за этот год написал “Пред­мет знания” – основное достижение всей моей жизни»56. В од­ном из своих писем М.О. Гершензону (1869‒1925) от 6 апреля 1913 г. Франк писал: «Весной, как Вы, вероятно, уже слыша­ли, мы уезжаем на целый год заграницу – на лето в Марбург (маленький городок близ Франкфурта), куда меня привлекает не столько знаменитая “Марбургская школа”, сколько прекрас­ная природа и возможность жить по-дачному»57. О работе Франка в Марбурге позднее вспоминала и его жена: «Лето 13-го г. мы прожили в чудесном и знаменитом городке Марбурге, там он ничего не слушал, а только работал в библиотеке»58. Очевидно, что речь идет о библиотеке Марбургского университета (поскольку других значимых библиотек в Марбурге тогда не было), где Франк имел возможность находиться в читальном зале в будние дни с девяти до часа и с двух до шести, воскресенье являлось нерабочим днем59. Можно также предположить, что Франк мог пользоваться академическим читальным залом (Aka­demische Lesehalle), который работал с девяти утра и до десяти

часов вечера, где размещались «научные журналы, ежедневные газеты и журналы различного содержания»60.

Несмотря на указание жены Франка на то, что он не слушал никаких лекций в университете, все же стоит отметить, что в лет­ний семестр 1913 г. в Марбургском университете преподавал такой «фигурант» писавшейся тогда книги Франка, как Пауль Наторп (1854‒1924). Во время пребывания русского философа в Марбурге Наторп читал лекции по «Философской пропедевтике (Общему введению в философию и первым основаниям логики, этики и психологии)», а также вел семинар по схожему предмету61. Параллельно с Наторпом, ординарным профессором Марбургского университета, читал лекции и вел семинары и приват-доцент Николай Гартман (1882‒1950)62. В этой связи можно предположить, что жизненные пути Франка и Гартмана впервые мог­ли пересечься именно в Марбурге63, что, в свою очередь, рас­ширяет поле для сравнительного рассмотрения философской концепции Гартмана, представленной в книге 1921 г. «Основные черты метафизики познания» («Grundzüge einer Metaphysik der Erkenntnis»), и Франка, изложенной в работе «Предмет знания».

Из скудных источников, которыми представлен этот период жизни Франка в Марбурге, мы можем узнать, что вместе со своим сводным братом Львом Васильевичем Заком (1892‒1980) он посещал «старинную готическую церковь»64. Здесь, несомненно, имеется в виду готическая церковь Св. Елизаветы (Elisabeth­kirche), которую возвел Немецкий орден в XIII в. в честь Елизаветы Тюрингской. Эта церковь являлась первой готической постройкой, появившейся в границах немецкого культурного ареала. «Когда мы вышли, – писал Л.В. Зак в своих воспоминаниях, – из полумрака ее сводов, С.Л. воскликнул: “А все-таки светлый греческий храм мне больше по душе”»65. Кроме того, в переписке между Т.С. и С.Л. Франками сохранилось более позднее воспо­минание самого философа, связанное с Марбургом. В письме от 26 июня 1929 г. можно прочесть:

Утром проезжал Марбург, видел с поезда Schloß66 и даже Haus Schellenberg, вспомнил нашу жизнь – дети были крошками, и я там начинал писать «Предмет знания» – это было 16 лет тому назад! Сколько воды утекло с того времени. Груст­но стало – жизнь уже вся прошла, и с того времени так мало сделано67.

Из Марбурга Франк вместе со своей женой должен был отправиться в Мюнхен, а затем в Хершинг. Однако Т.С. Франк уточняла:

Первую войну или, вернее, объявление о войне мы встретили в Мюнхене… И в Мюнхене, в предпоследнее воскресенье пе­ред объявлением войны, у нас была масса знакомых и друзей, которые уверяли, что Семен Людвигович пессимист, что никуда не стоит двигаться68.

Можно предположить, что воспоминания супругов не противоречат друг другу, учитывая, что большую часть недели они могли проводить в Хершинге, в том же пансионе, где останавливался Франк летом 1903 г., а на выходные – дни наплыва туристов и отдыхающих – возвращаться в баварскую столицу69. Известно, что до конца XIX в. Хершинг-ам-Аммерзе был небольшой рыбацкой деревушкой, пока в начале нового века, летом 1903 г., не было установлено железнодорожное сообщение между ним и Мюнхеном70, что превратило это место в одну из желанных туристических целей благодаря его живописным видам и географическому расположению на западном берегу озера Аммерзе. Так или иначе, перед самым началом войны, как вспоминала Т.С. Франк, им удалось перебраться в Швейцарию, а уже оттуда проехать «через Сербию, Болгарию, Италию, а потом – в Одес­су»71. Возвращение в Россию во время начавшейся войны Франк назовет «первым опытом беженства»72, который, как и последующий схожий опыт, поставил под угрозу не только жизнь и здоровье философа, но и – что было не менее, а может быть, и более важно для него – само его творчество. Так, покидая Германию с готовой рукописью «Предмета знания», на немецкой границе Франк был остановлен для обыска, но, по словам его супруги, «совершенно случайное счастливое обстоятельство спасло ее [рукопись. – авт.] от уничтожения: кто-то окликнул жандарма и он, нетерпеливо отмахиваясь от нас, пропустил нас»73.

Это было последнее посещение Франком Германии, которое он успел совершить до начала Первой мировой войны и до октябрьской революции 1917 г. Вновь на немецкую землю философ ступит уже не в статусе увлеченного социалистическими идеями студента и не в качестве молодого исследователя, работающего над магистерской диссертацией, но как вынужденный профессор-эмигрант.

Глава 2
Духовный и жизненный путь С.Л. Франка
в немецкой эмиграции (1922‒1937 гг.)

После революционных событий осени 1917 г. пребывание Франка в России становилось все более проблематичным. Про­жив первые послереволюционные годы в Саратове и находящем­ся на другом берегу Волги городке Ровное (Зельман), уездном центре Трудовой коммуны области немцев Поволжья, осенью 1921 г. Франк переехал в Москву, где издал две небольшие книги, содержащие курсы лекций – «Введение в философию» и «Очерк методологии общественных наук», а также принял активное участие в работе Вольной академии духовной культуры, основанной Н.А. Бердяевым, в которой читал публичные лекции. Важным событием было его участие в свадебном торжестве А.Ф. Лосева (1893‒1988) и В.М. Соколовой (Лосевой, 1898‒1954) 5 июня 1922 г., о чем, со слов Лосева, нам сообщил один из его бывших секретарей во 2-й половине 70-х гг. Б.С. Каганович1. Однако еще ра­нее, с весны 1922 г., новая власть начала строить планы, связан­ные с изгнанием из страны неугодной интеллигенции, которые начнут воплощаться в жизнь уже летом того же года. Сами об­стоятельства высылки С.Л. Франка из Советской России хорошо изучены2. В конце июля 1922 г. он возглавил так называемый основной «Список литераторов», подготовленный ГПУ, где кро­ме него было еще десять человек, включая Бердяева3, которые

должны были продолжить свой жизненный путь в изгнании. Спус­тя несколько месяцев, в начале осени в первом советском философском журнале «Под знаменем марксизма» появилась статья И.К. Луппола (1896‒1943), в которой автор язвительно писал о Франке:

Расхождение Франка с научным знанием так велико, что с ним нельзя полемизировать. <...> Дальше идти некуда, и мы можем заключить нашу операцию выявления Франка как крайнего идеалиста. <...> Каким-то диким анахронизмом представляется в наши дни этот выученик Николая Кузанского; за современ­ной философской видимостью Франка сказывается средневековая схоластика4.

По поводу Франка и его вышедшей в первой половине 1922 г. работы «Очерк методологии общественных наук» высказался так­же сам В.И. Ленин, написавший 16 июля 1922 г. в ЦК ВКП(б):

По-моему, всех выслать. Вреднее всякого эсера, ибо ловкие <…> С.Л. Франк (автор «Методологии»). <…> Арестовать несколько сот и без объявления мотивов – выезжайте господа! <…> Чистить надо быстро5.

Вскоре после этого на Франка было заведено уголовное дело по 57-й статье Уголовного кодекса РСФСР о ведении контр­революционной деятельности, и он оказался на Лубянке. Татьяна Сергеевна Франк описала обстоятельства его ареста следующим образом:

Арестовали всех москвичей, как полагается, неожиданно, с обманом. Мы были на даче в деревне, когда утром рано хозяин-крестьянин прибежал сказать мне, что в лесу застрял авто‐

мобиль, «который приехал за твоим хозяином». Мы все повскакали с кроватей и стали поджидать, предварительно бросив в густую крапиву доллары и оставшиеся золотые вещи. Скоро приехал автомобиль с тремя солдатами и одной бабой в крас­ном платке. Они не торопились, послали нашего сынишку купить семечек, не де­лая никакого обыска, сказали мужу: «Пора собираться», и на мой вопрос, могу ли я ехать с ними, ответили, что не стоит: они едут сейчас в Москву, в нашу квартиру, причем они налгали. Я спросила разрешения у мужа ехать с ними, он посоветовал мне ехать поездом. Я ничего не дала ему с собой, кроме теплого одеяла, и ушла на вокзал. Каково же было мое огорчение и отчаяние, когда я увидела, что двери наших двух комнат были опечатаны, и я должна была чего-то дожидаться. Но я так ничего и не дождалась, и поехала обратно к детям, а утром рано поехала опять в Москву. Я тотчас же пошла в тюрьму («Лубянку») и начала бродить по круглому залу с многими окошечками, думая спрашивать, где я могу узнать что-либо об арестованном вчера Франке. К моему ужа­су, никто окошка не открывал, и только одно приоткрылось, и заика с трудом сказал мне два слова: «Не знаю», и я осталась в этом кругу одна. К вечеру мне позвонил Бердяев и сказал: «Меня вчера допрашивали и выпустили, его (Семена Людвиговича) сегодня допрашивают и завтра его выпустят, а потом всех нас высылают за границу»6.

В интервью внуку Петру Скореру, записанном на кассету в Мюнхене 5 июля 1975 г., Т.С. Франк сказала, что ее муж:

Провел <…> две ночи или три ночи в тюрьме, вместе с Трубецким, сыном Евгения, и Казанским епископом, я забыла, как его звали. Абсолютно ничего не ел, потому что он не мог капусту, например, есть. Ну, потом мы ждали, ждали. Да, они все подписали – это было просто замечательно, это было единственное решение. Какой-то замечательный следователь, который невероятно добродушно и весело их допрашивал и спра­шивал: «Как вы относитесь к Советской власти?» <…> Приехала моя мама, которой я телеграфировала, что мы едем к Софье Людвиговне, чтобы замаскироваться7.

Сергей Евгеньевич Трубецкой (1890‒1949), сын философа кн. Е.Н. Трубецкого, вспоминал о Лубянке:

Из знакомых там был философ С.Л. Франк и несколько незнакомых... С Франком мы были арестованы в одну и ту же ночь, и он тоже не догадывался о причинах ареста… <…> Вдруг следователь, можно сказать, совсем огорошил меня. «А не желаете ли вы вместо этого уехать за границу?» – спросил он. Надо знать общую обстановку в те времена, чтобы понять всю чудовищную неожиданность такого предложения. Получить разрешение на выезд за границу было почти невозможно даже для самого безобидного советского гражданина. <…> Я был пора­жен. А следователь продолжал: «Право, поезжайте! Подумай­те, как вы здесь живете: все по тюрьмам, а сейчас мы вас опять по статье с высшим наказанием привлекаем. А там – брата встретите, Петра Бернгардовича (он говорил о Струве), других. Вам рады будут, и ценить вас будут на вес золота. А тут вы пропадете. Вот прошение о визе в Германское консульство – подпишите». <…> Когда я тотчас же подробно рассказал о сво­ем допросе Митрополиту и С.Л. Франку, оба были удивлены не менее моего и не понимали, «что сей сон означает»... Через некоторое время был вызван на допрос Франк, и ему тоже было предложено выехать с семьей за границу. Однако его не привлекали по «расстрельной статье», а просто сказали, что его «направление» признается в СССР нежелательным и ему предлагается ехать за границу. Франк, после моих рассказов, был более меня подготовлен выслушать такое предложение и ответил, что «подумает». Он склонялся к тому, чтобы подписать прошение о визе: его положение, говорил он, было совсем другое, чем мое, и такой документ был ему куда менее опасен, чем мог бы быть мне. На мой вопрос, как бы он поступил на моем месте, Франк ответить затруднился. «В общем, они так или иначе могут сделать со мной все, что им угодно, – говорил он, – почему мне не попробовать? А вдруг они правда хотят выслать меня за границу?» С.Л. Франк был прав. Через несколько дней его снова вызвали на допрос, он подписал требуемые бумаги и вышел на свободу. Как я узнал впоследствии, все высылаемые проходили приблизительно через те же ста­дии сомнений, но, в конце концов, все подписали прошение о визах8.

Сохранились подписки Франка от 22 августа 1922 г., данные ГПУ, в которых философ обязался выехать «за свой счет» и не возвращаться «без разрешения Сов<етской> власти»9, а также выпис­ка об освобождении из тюрьмы Государственного политического управления от 23 августа 1922 г.10 Хотя Франк признал предъявленное ему обвинение «неправильным и необоснованным»11, ему пришлось покинуть родину навсегда. На последующие 15 лет русский мыслитель обрел свое новое пристанище в столице Герма­нии – Берлине. Выбор Франком Германии в качестве страны нового места проживания (главными ее альтернативами в то время были Франция и Чехословакия) можно объяснить его хорошим знанием немецкой культуры и любовью к ней. Так, описывая свое детство в Берлине, младший из детей Франков – Василий – отмечал, что:

для отца Германия была второй культурной родиной. Он учил­ся в немецких университетах, писал и говорил по-немецки так же хорошо, как и по-русски, и коль скоро речь заходила о не­мецкой культуре, чувствовал себя как дома12.

Г.Г. Кульман (Gustav Kullmann, 1894‒1961) 12 ноября 1928 г. подтверждал, что Франк «чрезвычайно ценен и хорошо пишет по-немецки»13.

Однако главная причина эмиграции в Германию, как отмечала Т.С. Франк, заключалась в следующем:

Мы ждали два месяца, нас никто не хотел принять. Ни Франция, уж не говоря об Англии. В конце концов, Угримов (который стал потом на старости лет совершенно большевиком, прославлял Ленина) – он учился когда-то в Германии и у него были связи, устроил визы14.

29 сентября 1922 г. Франк вместе с семьей на «философском пароходе» «Oberbürgermeister Haken» отправился в немецкий город Штеттин (Stettin)15. Его жена Татьяна Сергеевна вспоминала:

Ждали мы этой высылки два месяца, наконец, нам объявили час и день нашего отправления. Это было, кажется мне, 22-го октября. До и после посадки на пароход мы были абсолютно свободны, никакой охраны не видели, никто нас не охранял. Ночевали мы у своих друзей, которые нас провожали, думая, что прощаемся на короткий срок. Чемоданов, икон, драгоценностей, денег мы могли взять сколько угодно, никто не открывал наших чемоданов, и единственное, что шокировало, – это что нашим младшим детям велели снять шапки и поискали у них в волосах чего-то. Конечно, в волосах детей ничего не было. У пристани стоял роскошный пароход-корабль, от блеска и чистоты которого кружилась голова. Всем были даны места – чистые накрахмаленные салфетки даже меня потрясли. Почему-то капитан был озабочен, в Кронштадте вызвал шлюпку и спустил нескольких человек. Потом поздравил нас всех с свободой, выпили даже шампанского. Капитан объяснил, что с нами ехали чекисты, и он не смог с нами говорить. Ехали мы прекрасно, если не считать морской качки, которая многих мучала. Кормили прекрасно. Не помню, сколько времени мы ехали, но была дня два-три

чудная погода. Многие понимали, что это навсегда, и я нашла своего мужа плачущего на корме парохода16.

Вера Александровна Трубецкая (кн. Щербатова, 1867‒1942), мать вышеназванного С.Е. Трубецкого, которая была пассажиркой этого парохода, оставила такие строки о путешествии, начавшем­ся в пятницу в 7 часов утра 29 сентября 1922 г. и закончившемся в Штеттине в понедельник 2 октября также в 7 утра:

Вечер был дивный и море, при лунном освещении, феерично. В воскресенье погода была хуже, холоднее, но все-таки мы мно­го сидели на воздухе. Сонин мальчик освоился с пароходом, играл с 2-х летним мальчиком проф. Франка и стал гораздо ме­нее нервен...17.

Однако первые впечатления по прибытии на немецкую землю, которая казалась некоторым покидавшим родину эмигрантам долгожданным краем свободы18, были далеко не самые приятные. Так, княгиня В.А. Рещикова (1902‒2002) писала:

На следующий день мы должны были приехать в Штеттин, и то­гда все почему-то вообразили, что представители эмиграции бу­дут нас встречать. И все заволновались и стали думать, как на эту встречу отвечать. Собрались профессора, было довольно длитель­ное совещание с участием Бердяева, Ильина, Франка, Кизеветтера, Вышеславцева и других. И выработали они общий ответ на предполагаемую встречу. <...> Затем мы все вышли на палубу. Уже совсем близко от нас была пристань и... ни души, ни соба­ки, никого. Стоит Николай Александрович Бердяев – у него был страшный тик и говорит: – Что-то никого не видно... Таким было первое приветствие. <...> Наконец мы дошли до вок­зала. Там тоже никто нас не ждал. Сели за столики и стали ждать берлинский поезд19.

В свою очередь, Т.С. Франк сообщала:

Доехали мы благополучно до Штеттина, где были уже в руках у немцев. Встретил брат мужа, потрясенный нашим видом какой-то отрешенности и замкнутости20.

Так начался новый период в жизни и творчестве Франка, результатом которого станет его magnum opus – написанная по-немецки, а затем переписанная по-русски и изданная уже во Франции книга «Непостижимое».

* * *

После приезда в Берлин21 Франк с семьей первоначально поселился по временному адресу: Motzstr. 52 bei Grammatke (район Вильмерсдорф, Wilmersdorf)22, а позднее, в начале ноября, перебрался на Karl Schraderstr. 1 bei Geothe в район Шёненберг (Schönenberg)23, который за два года до приезда русского философа потерял статус самостоятельного города и стал северной частью Большого Берлина. 9 октября 1922 г. Глеб Струве (1898‒1985) пи­сал своему брату Алексею (1899‒1976):

Вчерашний день был у меня наполнен свиданиями с Франками, которые приехали в понедельник. Много интересного услышал от них. Интереснее всего, пожалуй, самый факт высылки всех этих людей, явившейся несомненным проявлением если не бессилия, то страха большевиков. Высылка не была для них неожи‐

данностью, речь Зиновьева более или менее подготовила их к этому. Перед высылкой всех арестовали, а уж потом объявили им (продержав 5 дней), что их высылают. По словам С.Л., все дело было проведено очень тонко и осмысленно, и «издание» вы­шло лишь с небольшими и незначительными «опечатками». <...> Между прочим, на ходатайство о Франке Каменев заявил, что для Франка («Ах это тот – мистик») он пальца о палец не ударит, ибо это второй Струве. <...> Вчера же на лекции Шестова я видел Бердяева и Ильина, и они и Франк выступали в прениях. Все они похудели и постарели. <...> Нюнич24 не очень изменился, но тоже похудел и сильно поседел в бороде... Материально они более или менее обеспечены, т. к. продали все свое достояние, включая библиотеку, и купили – кто американскую, кто английскую валюту25.

Началось налаживание быта, которое потребовало затраты большого количества сил, что, в свою очередь, привело к ослаблению здоровья обоих старших членов семейства Франков. В письмах сестры и матери, адресованных супруге философа, отразились беспокойства, которые мучали их в связи с Т.С. Франк и ее новой жизнью в Германии: в письме от 21 января 1923 г. возникает вопрос о няне для младшего сына Франка – Василия; в самом конце года появляется сообщение о болезни Т.С. Франк, а весной 1923 г. подорвалось здоровье и у самого философа26. Трудности, связанные с первоначальным устройством в Берлине, вероятно, были настолько велики, что первое время чету Франков занимала мысль о еще одном переезде, о чем красноречиво сви­детельствует следующая строчка из письма матери Т.С. Франк от 13 января 1923 г.: «Волнуют меня очень настроения у Вас. Не­ужели опять придется перекочевывать. Но куда?»27 О возможности переезда из Берлина и продолжении эмиграционного пути ду­мал и сам Франк, который в письме В.Б. Ельяшевичу от 11 ноября 1922 г. сообщал, что «получил только что приглашение в Прагу –

по заведенному там порядку, поступить на иждивение чешского правительства, с обязательством жить в Праге и читать лекции, но отказался от него»28.

В дальнейшем Франк также рассматривал варианты переезда в Болгарию29, Варшаву, куда его звал Николай Арсеньев (1888‒1977), Прибалтику30 и другие места. Стоит привести слова из письма философа А.В. Тырковой-Вильямс (1869‒1962), которую Франк просил устроить его статью «The problem of reality» в английском журнале «Mind»:

Я был бы Вам очень благодарен, если бы Вы могли сообщить мне вообще, есть ли возможность в какой-либо форме сотрудничать в английских изданиях. У меня есть запас идей и философских, которые я смог бы изложить в популярно и кратко написанных статьях, и социологически-политических (о существе, причинах и последствиях русской революции), но сейчас в Германии буквально негде печататься – ни по-русски, ни по-немецки. Или, если и находится возможность, то приходится это делать без оплаты труда – что, по нынешним обстоятельствам, есть роскошь, которую нельзя себе позволить. Я не владею сам англ<ийским> языком настолько, чтобы писать по-английски, но всегда мог бы дать перевести свои статьи31.

Однако, несмотря на то, что сетованиями на бытовые неурядицы и трудности пестрит вся корреспонденция Франков раннего периода эмиграции, они все же решили остаться в Германии, что поставило философа перед необходимостью материально обеспечивать его немалую семью, а стало быть, устраивать свою науч­ную жизнь в новой стране фактически с нуля.

* * *

Особую роль в процессе первоначального научного устройства Франка сыграл Пол Андерсон (1894‒1985), секретарь Американской молодежной христианской ассоциации (YMCA) по делам России, в то время работавший в Берлине и оказавший деятель­ную помощь при создании Религиозно-философской академии. Сам Андерсон вспоминал об этом следующим образом:

По совету Кульмана, я попросил Вышеславцева прийти ко мне вместе с Николаем Александровичем Бердяевым и Семеном Людвиговичем Франком обсудить, что следует делать. Когда все трое пришли, за чаем я объяснил, какова ситуация YМСА и спросил, что они хотели бы сделать для скорейшего распространения своих идей среди студентов и других русских в Берлине? Затем Бердяев рассказал об их московском опыте: когда его и его товарищей уволили из университета, они решили собрать студентов в «Вольной Философской Академии» и сняли для нее помещение. <…> План Бердяева и его коллег состоял в том, чтобы открыть нечто подобное Академии в условиях свободного Берлина. Эта идея вполне совпадала с планами YМСА32.

В результате уже 26 ноября 1922 г. состоялось открытие академии, во время которого Франк выступил с докладом «Религия и философия». Несколько ранее философ делился этой новостью со своим другом П.Б. Струве:

В идейном отношении и в Берлине есть, что делать. Из 300 ты­сяч живущих русских выбрать материал, годный для обучения и нуждающийся в нем, все-таки можно – что бы ни говорили о здешней колонии. У нас уже в принципе организована – при поддержке американского христианского союза – Религиозно-философская академия и находится в подготовительной стадии «Русский институт», т. е. институт изучения России и русской культуры33.

Академия быстро получила известность: на лекции приходило около 300‒400 человек. 25 апреля 1923 г. А.М. Ремизов (1877‒1957)

писал Л. Шестову (1866‒1938): «Философы читают философию. Нравится всем Бердяев и Франк»34. Они получали от YМСА зарплату размером 25 долларов в месяц и дополнительно по 30 долларов на проживание, что должно было обеспечить им «стабильную экономическую базу»35 в Берлине. В своем отчете от 15 января 1924 г. за 1922/23 учебный год Г. Кульман сообщал, что курс Франка «Основы философии», состоящий из 5 лекций, посетили 155 слушателей36.

Однако, несмотря на успешное начало работы академии, ее немецкий период существования оказался недолгим. К ноябрю 1923 г. в Германии удалось стабилизировать курс марки, что привело не только к значительным финансовым затруднениям в среде русской эмиграции, имевшей, как правило, американскую валюту, но и к ее довольно стремительному оттоку из немецкой столицы. В письме П.Б. Струве от 6 февраля 1925 г. Франк отмечал: «Бер­лин опустел, обезлюдел»37. Точнее говоря, «русская община в Германии, насчитывавшая в 1922 г. около 230 000‒250 000 человек, к 1930 г. сократилась до 90 тысяч»38. Финансовое положение философа стало критичным, что толкнуло его к поиску новых ис­точников заработка. К примеру, в фонде философа в Бахметевском архиве сохранилось несколько сообщений от изда­тельства Otto Holtzes Nachfolger, в которых обсуждались условия переработки Франком русско-немецкого карманного словаря. 23 июня 1924 г. издатель писал:

Я должен поблагодарить Вас за Ваше любезное письмо от 6 мая и за Ваши развернутые предложения по переработке моего русско-немецкого карманного словаря. Я решил доверить Вам

эту переработку и жду со дня на день, что финансовые условия позволят выплатить запрошенный Вами гонорар39.

В следующем письме от 5 июля издатель уточнял свои усло­вия: «Я предлагаю, чтобы Вы занимались переработкой моего словаря в Ваше свободное время и чтобы я ежемесячно выплачивал Вам по меньшей мере 200 марок, а Вы с Вашей стороны обязались в месяц перерабатывать 6 листов»40. Однако намечен­ный план переработки русско-немецкого и немецко-русского словаря, который впервые был отпечатан в 1870 г. в издательстве Otto Holtzes41 и к 1920 г. выдержал уже пять переизданий42, так и не был реализован. Тем не менее Франкам все же удалось поправить свое финансовое положение, в первую очередь бла­годаря научной и публицистической деятельности философа43. В письме жене от 15 сентября 1924 г. Франк сообщал:

Как сказал мне Кульман, я с января буду получать у них 300 м., и это юридически обеспечено на 1 год, а фактически, как он думает, на 3 года. И из Института 300 – значит 60044.

Расчеты Г.Г. Кульмана, секретаря YMCA по работе среди русских эмигрантов, непосредственным начальником которого был П. Андерсен, отчасти оправдались, поскольку окончательное закрытие отделения Религиозно-философской академии в Берлине

придется на конец 1927 г. Франк, правда, еще будет получать не­большое жалованье до лета 1928 г.45 В начале 1924 г. Н.А. Бердяев, один из главных вдохновителей академии, писал Льву Шестову:

Невозможно ручаться, что русские учреждения смогут длительно держаться в Берлине. Могут наступить всякого рода катастрофические события. Денежный вопрос приобретает все более и более фантастический характер. Много молодежи уехало из Берлина и это дает себя чувствовать в нашей деятельности46.

Вскоре вслед за Бердяевым, о котором Франк писал: «вся моя жизнь в каком-то смысле прошла в общении с ним»47, в 1924 г. во Францию переедет и академия, где Франк также будет преподавать в качестве приглашенного профессора. Однако в Германии останется еще одна важная институция, созданная русскими эмигрантами, – Русский научный институт в Берлине.

* * *

Русский научный институт в Берлине был единственной академической образовательной организацией48 в Германии, при создании которой принимали активное участие немцы. В частности,

помощь в осуществлении этого проекта оказало Немецкое общество по изучению Восточной Европы (Deutsche Gesellschaft zum Studium Osteuropas) во главе со своим первым вице-президентом и основателем Отто Хётцшем49 (Otto Hoetzsch, 1876‒1946), ведущим историком по Восточной Европе в Веймарской республике, который позднее будет также входить в состав ученого совета института; Мориц Шлезингер (Moritz Schlesinger, 1886‒1974), представитель комиссии Лиги Наций по делам беженцев, и, наконец, Министерство иностранных дел Веймарской республики и Прусское министерство культуры50.

Переговоры по созданию института, начавшиеся в середине ноября 1922 г., с немецкой стороны велись Адольфом Георгом фон Мальтцем (Adolf Georg von Maltzan, 1877‒1927), руководи­телем русского отдела при Министерстве иностранных дел, а также руководителем отделения высшего образования при Прусском министерстве культуры Хуго Андресом Крюссом (Hugo Andres Krüß, 1879‒1945). С русской стороны в переговорах принимали участие несколько профессоров во главе с В.И. Ясинским (1884‒1933)51. Они проходили быстро, и уже 22 декаб­ря 1922 г. под заголовком «Русский университет» газета «Руль» писала:

Заканчиваются подготовительные работы по организации в Берлине русского высшего учебного заведения. Организационным комитетом во главе с проф. Ясинским в настоящее время ведутся переговоры с прусским министерством народного просвещения

(Kulturministerium) и с берлинскими высшими и средними учебными заведениями относительно подыскания соответствующего помещения, лаборатории и т. п. <…> Уже составлен бюджет университета, причем в сборе средств и в самой организации университета большое участие принимают «Deutsche Gesellschaft zum Studium Ost-Europa», американская благотворительная и просветительская организация и целый ряд немецких и общественных учреждений52.

В свою очередь, Николай Лосский сообщал Антонию Флоровскому 6 декабря 1922 г.: «Русский институт в Берлине задается целью пополнять образование как немецких, так и русских студентов знаниями о… духовной культуре России»53. Открытие Русского научного института состоялось 17 февраля 1923 г. Заинтересованность немецкой стороны в его создании могла носить чисто практический характер, заключающийся в использовании русских интеллектуальных сил для исследования и оценки тех культур­ных и социально-экономических процессов, которые происходили в Советской России54. Кроме того, существование подобного института давало возможность немцам оказывать влияние на русскую молодежь и тем самым, при условии исчезновения советской власти и возвращения эмигрантов на родину, иметь воздействие и на политику новой России. Показа­тельными в этой связи являются слова, опубликованные в газете «Germania»:

Мы имеем право ожидать от этой духовной жизни русских, что они в своем изгнании лучше познакомятся с немецким духов­ным миром и поймут его. Это понимание в будущем может стать основанием для улучшения отношений между двумя народами55.

Вначале финансирование деятельности института не пред­ставляло больших проблем, поскольку русская эмигрантская колония посчитала своим долгом поддерживать институт. Денежную

помощь учреждению оказывали также YMCA и Лига Наций. Позднее финансовая нагрузка по содержанию института ляжет в первую очередь на Министерство иностранных дел56. Однако, не­смотря на спонсорскую помощь, первоначально имевший широкий успех институт вскоре пострадает от нехватки финансирования и оттока русских студентов, начавшегося после осени 1923 г. Несомненно, важную роль в сокращении числа студентов играл также тот факт, что институт не мог предоставить им признаваемого в Германии диплома. Уже 5 января 1926 г. Франк писал Бердяеву:

Наш Институт кончает свое существование в качестве учебного заведения и преобразовывается в ученое учреждение – нечто вроде русской академии науки. Я стою во главе «философско-исторического отделения». Наша главная задача – выпускать на немецком языке работы о России и русской духовной культуре57.

Окончательное решение о переформировании в исключитель­но научный институт было принято 8 января 1926 г. Одной из его главных задач стала организация научных лекций и докладов, а также публикация исследований. При этом тематика института осталась неизменной и в первую очередь была сконцентрирована на изучении России в современном и историческом аспекте, что известным образом удовлетворяло запрос немецкой стороны. Сло­жившаяся вокруг института ситуация могла оказать влияние и на проблематику работ Франка, который именно в 1920-е гг. начина­ет уделять значительное внимание теме духовного развития Рос­сии. При этом, с одной стороны, попытка осмыслить философское измерение русской культуры стала актуальна для Франка в связи с революционными событиями 1917 г., невольным участником которых он оказался, с другой, изучение этой темы в различных ее аспектах могло иметь и более практическое измере­ние, направленное на удовлетворение исследовательского запроса,

поступающего с немецкой стороны. Так, к периоду работы Фран­ка в институте относится целый ряд его лекций и докладов, посвященных различным аспектам духовного бытия России, таким как понимание религиозности и страдания, развитие и проявление русской мысли в литературе и поэзии, ключевые особенности русского мировоззрения. Наряду с этим следует отметить, что Франк также ставил своей целью ознакомить западноевро­пейского читателя с достижениями русской мысли и культуры58. Характерным является предисловие к голландскому изданию его работы «Русское мировоззрение» 1932 г., где в связи с деятельностью Русского научного института говорилось о том, что его задачей «является знакомство немцев с русской культурой»59. Под руководством Франка в Русском научном институте в Берлине Д.И. Чижевский (1894‒1977) писал магистерскую диссертацию о формализме в этике, однако работа, защита которой планировалась на 1926 г., «осталась незавершенной из-за внешних обстоятельств»60. Кроме того, стоит упомянуть, что 30 января 1925 г. Франк выступил в Русском научном институте с докладом «Rus­sische Weltan­schauung», инициировав тем самым чтение лекций на немецком языке.

Лишившись денежных средств после начавшегося мирового экономического кризиса, Русский научный институт был окончательно передан из Министерства культуры и науки Пруссии, куда попал в конце 20-х гг., в Имперское министерство просвещения и пропаганды весной 1934 г.61 К тому моменту времени Франк

уже оставит директорский пост, который он занимал в 1931‒1932 гг.62. После прихода к власти национал-социалистов директорские обязанности непродолжительный период времени исполнял И.А. Ильин (1883‒1954), «к которому был приставлен немецкий комиссар из остзейских немцев»63, бывший царский пол­ковник Армин фон Рейер (Armin von Reyher, 1876–?). Отныне Франк числился в списке неприглашенных профессоров новообразованного Объединения «Русский научный институт» с пометкой «неариец»64.

* * *

Хотя работа в институте не приносила Франку финансовой стабильности, именно благодаря этому учреждению философу уда­лось познакомиться с А. Эйнштейном (1879‒1955), которому он писал 12 декабря 1924 г.:

Позвольте мне от имени Русского научного института выразить Вам сердечную благодарность за Ваши усилия по поддержке русских ученых и студентов.

Для меня было радостью познакомиться с Вами лично благодаря этому делу. Я позволю себе выразить надежду, что когда-нибудь смогу поговорить с Вами не по поводу этих проклятых

денежных вопросов, но по поводу вопросов общих – научных и культурных65.

Как выяснится позднее, это письмо русского философа предшествовало его полемике с Эйнштейном по поводу сущности советской власти и начавшихся в 1929 г. политических процессов66. Кроме того, знакомство с Эйнштейном, связанное с делами института, могло способствовать тому, что известный физик не оставил без внимания попытку Франка устроиться библиотекарем при секретариате Лиги Наций, где Эйнштейн являлся членом Комитета по интеллектуальному сотрудничеству. В архиве физика в Еврейском университете Иерусалима хранится ответное письмо Франка на вопрос Эйнштейна о политической ангажированности русского философа, поставлен­ный им в связи с желанием Франка получить рекомендации. В этом письме Франк писал: «На Ваш ценный запрос, имею честь сообщить Вам, что я в принципе не занимаюсь политической деятельностью ни в каком виде, и что поэтому мне совершенно нетрудно взять на себя формальные обязательства, – в том случае если я смогу получить должность в библиотеке Лиги Наций в Женеве, – относительно того, что я не буду заниматься никакой политической деятельностью»67. Следует отметить, что просьба о рекомендациях была отослана Франком не напрямую Эйнштейну, а была передана через их общего знакомого Пауля Эренфеста (Paul Ehrenfest, 1880‒1933), с кото­рым философ познакомился еще в Санкт-Петербурге через сво­его брата Михаила. В своем письме Эйнштейну от 13 февраля 1928 г. Эренфест отмечал:

Я только что получил письмо от своего старого друга, русского философа С. Франка (Berlin Halensee Joachim-Friedriechstrasse 48. Telefon Pfalzburg 53‒1768). Он пишет, что подал свою кан­дидатуру на должность библиотекаря секретариата Лиги На­ций… Теперь он получил сообщение, что личная рекомендация для кандидата от одного или нескольких членов Комитета по международному интеллектуальному сотрудничеству была бы очень важна при принятии решения. <…> Я был бы очень рад, если бы ты решился, ссылаясь на меня, поддержать эту кандидатуру69.

Далее, характеризуя Франка, Эренфест писал:

Если я не ошибаюсь, он владеет другими европейскими языками так же совершенно, как и немецким (но об этом тебе стоит спросить его самого). В любом случае, он является прекрасным знатоком европейской цивилизации в ее различных типах. Как искренне он любит ценные стороны русского существа – показывают его работы70.

Исполнил ли Эйнштейн просьбу Франка о рекомендации, остается неизвестным, но, судя по дальнейшему характеру их переписки и по тому, что знаменитый физик будет обращаться к русскому философу с просьбой о предоставлении информационной справки о деятельности и членах Союза русских евреев в Германии в начале апреля 1929 г.71, можно предположить, что подобная рекомендация Франку была дана. Тем не менее пост библиотекаря при секретариате Лиги Наций философу получить так и не удалось.

* * *

Другой образовательной институцией, на этот раз уже чисто немецкой, в которой работал Франк с 1929 по 1933 г., был Славянский институт Берлинского университета Фридриха Вильгельма. Фактически Франк начал преподавательскую деятельность лишь в 1930 г., хотя формально читал лекции в зимнем семестре 1929/30 г. Во главе института в то время стоял старый знакомый Франка еще по Саратовскому университету Макс Фас­мер (Max Vasmer, 1886‒1962), с приходом которого в Берлинский университет в 1925 г. сначала был открыт семинар по славянской филологии, а потом на его основании появился и сам институт. Именно благодаря ходатайству со стороны Фасмера Франку удалось получить возможность читать лекции (Lehrauftrag) в институте. Эти занятия не связывали философа трудовыми отношениями с университетом, т. е. он не числился в шта­те университетских сотрудников, но давали ему возможность получать гонорар. Сами курсы должны были быть согласованы с Прусским министерством науки, искусства и народного образования (das Preußische Ministerium für Wissenschaft, Kunst und Volksbildung), которое формально и давало Франку право чтения лекций.

Первый курс лекций в Славянском институте об «истории духовных течений в России» Франк получил возможность читать в зимнем семестре 1929/30 г. с вознаграждением в 600 марок72. В копии письма, адресованного на имя Франка, которое сохранилось в архиве Берлинского университета, указывается, что эту возможность философ получил по «ходатайству господина директора Славянского института Берлинского университета»73. В даль­нейшем лекции Франка возобновлялись после соответствующего прошения Фасмера каждый семестр74 вплоть до зимнего семестра 1932/33 г., когда на имя Фасмера было отправлено последнее письмо из Министерства, в котором сообщалось о том, что Фран­ку одобряют проведение лекций по теме «История русского духа

с начала XIX в. до современности». Кроме этого, в архивных документах также упоминаются такие названия курсов и отдельных лекций философа, как «История духовных течений в Рос­сии» (зимний семестр 1929/30 г.), «Русские мыслители» (летний семестр 1930 г.), «История духовных течений в России в первой половине XIX в.» (зимний семестр 1930/31 г.), «Мировоззрение Достоевского» (летний семестр 1931 г.), «Мировоззрение великих русских писателей XIX в.» (зимний семестр 1931/32 г.), «Русские мыслители XIX в.» (летний семестр 1932 г.)75. При этом если в начале своей преподавательской деятельности в Славянском институте Франк получал 600 марок, то с зимнего семестра 1931/32 г. эта сумма была снижена до 540 марок, а в последний зимний семестр 1932/33 г. он получил и вовсе 480 марок76. Само же прекращение лекционных курсов Франка могло быть связано с приходом к власти национал-социалистов и началом антиеврейской политики в стенах университета. Так, в своей анкете, подготовленной для Совета академической помощи, Франк указывал: «Этот учебный курс был закрыт новым министерством в апреле 1933 г., очевидно, в силу неарийского происхождения»77. Схожую причину прекращения курсов Франк называл и в одном из писем Людвигу Бинсвангеру (1881‒1966): «Я потерял свой лекционный курс вследствие последнего переворота (Umwälzung)»78.

С Фасмером и его институтом был связан не только сам философ, но также его старший сын Виктор (1909‒1972), который после окончания Берлинской гогенцоллеровской реальной гимназии (Hohenzollern Reform-Realgymnasium) весной 1929 г. посту­пил на филологическое отделение философского факультета Берлинского университета. Большие успехи в учебе Виктора были отмечены Фасмером в его рекомендательном письме в Федоровский комитет, который должен был предоставить сыну философа стипендию на продолжение обучения79.

* * *

Финансовые трудности, с которыми был вынужден бороться Франк практически все время своей жизни в Германии, хотя и подтачивали его физическое и психическое здоровье, но в то же время подобная кризисная ситуация известным образом выступала катализатором для выстраивания и поддержания деловых отношений в среде русских эмигрантов, а также для установления научных и дружественных связей с западноевропейскими коллегами.

Одним из первых научных сообществ, с которым у Франка наладились деловые отношения, было Кантовское общество (Kant-Gesellschaft). Его основание Гансом Файхингером (Hans Vaihin­ger, 1852‒1933) 22 апреля 1904 г. было приурочено к двум юбилеям – 180-й годовщине со дня рождения Иммануила Канта и 100-летию со дня его смерти. Главной целью общества являлась поддержка и распространение исследований кантовской философии. Одним из основных средств для достижения этой цели было периодическое издание «Kant-Studien», публиковавшееся с 1896 г. тем же Файхингером80. К концу 20-х гг. Кантовское общество стало самым крупным не только в Германии, но и во всем мире, насчитывая около 5 тыс. членов81. Общество имело региональные отделения (Ortsgruppen), которые занимались организацией докладов и выступлений на философскую тематику. Руководителем берлинского отделения был Артур Либерт (Arthur Liebert, 1878‒1946), который с 1910 г. исполнял обязанности председателя, а в 1925 г. официально стал первым председателем общества. Франк, несомненно, был с ним знаком, хотя на данный момент в его архиве удалось обнаружить лишь одно письмо от Либерта, относящееся к более позднему периоду –

лету 1937 г.82 Незначительное число корреспонден­ции можно объяснить возможностью личных встреч и контак­тов, которые могли происходить между двумя философами, жившими в Берлине. Указание на тесное сотрудничество Либерта и Франка в связи с Кантовским обществом отразилось в рекомендации (предположительно, 1945 г.), данной русскому философу профессором богословия Кембриджского университета Уильямом Инге (William Ralph Inge, 1860‒1954), где он писал: «Главное немецкое философское общество, Kantgesellschaft, под руководством профессора Либерта было очень заинтересовано в профессоре Франке и организовывало для него много лекций в различных городах и университетах»83.

Первый доклад Франка в Кантовском обществе состоялся в мае 1925 г. и был посвящен проблематике русского миро­воззрения. Текст выступления был опубликован в 1926 г.84 Два доклада Франка были также изданы в главном печатном органе общества – журнале «Kant-Studien»85. Лекционные поездки, которые начиная с конца ноября 1925 г. удалось совершить Франку при посредничестве и под эгидой Кантовского общества, имели не только финансовую отдачу, но и сыграли важную роль в установлении новых научных связей. В письме Н.А. Бердяеву от 2 ноября 1925 г. Франк сообщал: «В конце ноября я еду читать в рейн­ских городах (Кельн, Аахен, Дюссельдорф) доклад на немецком языке от Kantgesellschaft»86. Некоторые подробности этой поезд­ки можно найти в письмах Франка жене. В сообщении от 23 ноября 1925 г., отправленном из Кёльна, философ писал:

Родная моя, вчера приехал в Кельн. Доклад мой не вчера, а только сегодня вечером. Поместили меня здесь тоже в первоклассном отеле, т. к. у Шелера комната занята. Вчера весь день провел у Шелера, он очень мил, но занят только самим собой, а вечером в кафе виделся с Гартманом, к<ото>рый произвел лучшее впечатление. Но вообще немецкая профессура мне не по нутру, даже лучшие самодовольны и ограниченны. «Мечтать» о чем-либо нет никаких оснований. Завтра утром еду в Дюссельдорф87.

Лекционное содержание этой поездки сводилось отчасти к читавшемуся философом ранее в Русском научном институте и в берлинском отделении Кантовского общества докладу «Русское мировоззрение»88, а отчасти к проблематике франковской книги «Душа человека» 1917 г., на основании которой было подготовлено сначала сообщение, а затем и статья под заголовком «О метафизике души. (О проблеме философской антропологии)»89. Доклад на эту тему и был прочитан в Кёльне, что было отмечено при его публикации в «Kant-Studien»90. На востребованность же доклада «Русское мировоззрение» в региональных отделениях Кантовского общества указывает, к примеру, приглашение выступить в городе

Миндене (Minden), которое на имя Франка было отослано Вальтером Шеллером (Walter Scheller, 1885‒1948), являвшимся руководителем регионального отделения, летом того же 1925 г.: «Я бы хотел позволить себе спросить, готовы ли Вы прочитать доклад “Русское мировоззрение” в местном отделении»91. На популярность «Русского мировоззрения» есть также указание в рецензии Д.И. Чижевского на немецкоязычное издание одноименной брошю­ры Франка, где говорится о том, что она является «расширенным изданием доклада на ту же тему, читанного автором в различ­ных местных организациях немецкого “кантовского общества”»92. Об этом же Франк писал жене 10 августа 1926 г.:

У меня явилась мысль – статью о Леонтьеве, к<ото>рая выходит очень интересной, м<ожет> б<ыть>, удастся пустить в оборот, как публичн<ую> лекцию, как это было с Russische Weltanschauung. М<ожет> б<ыть>, хорошо расторгуюсь93.

Этот же доклад, но под измененным названием, Франк, вероятно, читал на заседании Христианского союза молодых людей в Чехословакии. Секретарь YMCA Дональд Лаури (Donald Low­rie, 1889‒1974) советовал Франку в 1927 г.:

Что касается лекции по-немецки, то мы считаем, что лучше прочесть ее на общую религиозную тему, только о русском мышлении. Конечно, то, что Вы прочли бы, было бы с русской точки зрения, и это то, чего нам хотелось бы. Я думаю, что мы могли бы просто объявить другое название для той лекции, которую Вы нам предлагаете под названием «Русское мировоззрение». Или, может быть, Вы прочли бы то, что Вы нам читали в Болгарии в прошлом году под названием «Кризис современного мировоззрения» или что-нибудь в этом роде94.

Сотрудничество с Кантовским обществом приносило определенные финансовые доходы в семью Франков. Примечательным является письмо Франка Фрицу Либу (1892‒1970) от 5 февраля 1929 г., в котором философ писал:

Если уже сейчас ил<и> в ближайшее время я буду знать день своего доклада, то смогу связаться с Кантовскими обществами в близлежащих немецких городах (Штутгарте, Карлсруэ, Франкфурте н<а> Майне), чтобы затем и там прочесть доклады. Но об этом надо было бы договориться уже в ближайшее время, так как Кантовские общества довольно заблаговременно определяют план своих докладов95.

Совместная работа Франка с Кантовским обществом продлится всю вторую половину 20-х гг. и будет иметь продолжение в начале следующего десятилетия. К примеру, в 1932 г., в связи с юбилеем Спинозы, философ упоминает о желании «использовать свою давнюю русскую статью»96 для публикации в «Kant-Studien»97 и получить за нее гонорар, что, однако, так и не осуществится. С приходом к власти национал-социалистов Кантовское общество покинет А. Либерт, вынужденный переселиться в Белград, и деятельность общества отныне должна будет согласовываться с государственными структурами, чего прежде никогда не было. Во главе «Kant-Studien» довольно быстро окажутся чле­ны НСДАП, что приведет к неуклонной идеологизации журнала, а затем и вовсе к его закрытию в 1936 г. Само Кантовское общество в прежнем виде перестанет функционировать двумя годами позже, в 1938 г.98 Разумеется, подобные изменения в деятельности общества сделали невозможным сотрудничество с ним Франка. Сначала, в связи с отъездом Либерта и появлением в редакции «Kant-Studien» представителей нацистской партии, для Франка по причине его еврейского происхождения стало невозможным публиковаться в главном печатном органе общества.

Затем прекратилась и лекционная деятельность. Так, в письме Бинсвангеру от 15 ноября 1935 г. Франк еще пишет: «В прошлый раз речь в Базеле шла о том, что тамошнее Кантовское общество хочет пригласить меня с докладом весной»99. Однако уже 30 января 1936 г. философ был вынужден констатировать: «Моя запланированная поездка в Швейцарию с докладом пока еще под большим вопросом: базельскому Кантовскому обществу, как мне сказали, предстоит полная реорганизация, а пока она не завершится, не может идти речи ни о каком докладе»100. На этом сотрудничество философа с Кантовским обществом завершилось.

* * *

Благодаря совместной работе с Кантовским обществом Франк получил определенную известность в немецкоязычной философской среде. Ярким, но в то же время почти неизвестным примером признания Франка среди немецкоязычных интеллектуалов 20-х гг. служит его общение с профессором Гюнтером Якоби (Günter Jacoby, 1881‒1969), преподававшим с 1918 г. в университете Грайфсвальда (Greifswald) и интересовавшимся вопросами теории познания и онтологии. Судя по сохранившемуся в архиве философа письму немецкого мыслителя, инициатором общения с Франком выступил именно он. Тематика их переписки в первую очередь носила научный характер и затрагивала специальные вопросы современного развития онтологии и теории познания. Так, в своем письме от 26 мая 1926 г. Якоби писал:

Ваши указания на Вашу с Гартманом общую связь с русским онтологизмом очень поучительны для меня. Я попробую достать себе книгу Лосского и надеюсь, что благодаря ей получу большее историческое понимание разделяемых Вами и Гартманом идей. <…> Я также не придерживаюсь теории репрезентации Гартмана101.

Подобный интерес Якоби к мнению Франка был, вероятно, связан с вышедшим в 1925 г. первым томом его книги «Всеобщая

онтология действительности» (Allgemeine Ontologie der Wirklich­keit), о которой немецкий философ упоминал в своем письме. Сам же Якоби наряду с Гартманом может считаться одним из основателей критической онтологии, направленной против неокантианства, и в этой связи его письменное общение с Франком, касающееся философии Гартмана, представляется в высшей степени значимым102.

Наряду с чисто философскими вопросами в письме Якоби также речь идет о возможном визите Франка с докладом в Грайфсвальд, который, однако, как отмечает немецкий философ, не мог быть профинансирован ввиду «примитивных отношений, в которых здесь работает философия»103. В этом же письме имеется и упоминание о желании Франка перевести и издать по-немецки одну из своих работ. Якоби писал:

Головоломным был для меня вопрос о переводе Вашей работы. Легче начать что-то подобное, чем реализовать до конца. Издательства сейчас необычайно хрупки (spröde). Я сам опубликовал свою книгу исключительно на немецкие пожертвования. С дру­гой стороны, было бы жаль, если бы Ваша работа, содержание которой так актуально для немецкой философии, из-за экономических нужд времени была бы нам недоступна. Не могли бы Вы сначала пробудить всеобщий интерес к Вашей теории при помощи развернутого изложения Ваших идей в Kant-Studien, чтобы потом, опираясь на это, попытаться най­ти издателя?104

«Работой» (das Werk) Франка, о которой пишет Якоби, следует считать книгу «Предмет знания», выпущенную в 1915 г. в Санкт-Петербурге105. Именно в ней Франк наиболее полным

образом обозначил свое расхождение с неокантианством и дал первое полное изложение своей собственной концепции новой метафизики. Этот труд, о котором Франк мог рассказать Якоби, действительно должен был представлять интерес для немецкоязычной философской среды, которая в 20-е гг. стремилась к выработке альтернативных по отношению к неокантиан­ству и феноменологии философских учений. На планы Франка опуб­ликовать «Предмет знания» по-немецки указывает и письмо экстраординарного профессора Гейдельбергского университета и переводчика Н.Н. Бубнова (1880‒1962), отправленное 2 февраля 1929 г.:

Глубокоуважаемый Семен Людвигович! Разрешите мне обратиться к Вам с просьбой указать мне, где можно получить Ваш труд «Предмет знания». <…> Кроме того, мне хотелось бы заручиться Вашим принципиальным согласием на проектируемый мною перевод этой Вашей книги на немецкий язык106.

Чуть ранее, 24 января 1929 г., Бубнов написал тюбингенскому издателю Оскару Зибеку (Oskar Siebeck, 1880‒1936):

Позвольте обратить Ваше внимание на еще одну книгу, считающуюся в русских философских кругах одним из самых значительных русский явлений в области философии за последние двадцать лет: С. Франка, «Предмет знания». Она заслуживала бы того, чтобы сделать ее доступной немецкому читателю. <…> Я был бы готов переложить эту книгу на немецкий107.

Зибек обратился за рекомендацией к швейцарскому богослову Фрицу Либу, который написал, что «“Предмет знания” – самая значительная и оригинальная наряду с Лосским (и, может

быть, даже превосходящая его) книга»108. Либ также советовал перевести на немецкий «Духовные основы общества». Однако первое издание книги «Предмет знания» по-немецки было осуществлено лишь в 2000 г.109 Стоит, однако, отметить, что Франк действительно, как и советовал Якоби, сделал пространное изложение своей магистерской диссертации 1915 г. на немецком язы­ке и опубликовал его в журнале «Logos» в 1928 и 1929 гг. под заглавием «Познание и бытие» (Erkenntnis und Sein)110.

* * *

Нельзя хотя бы вкратце не упомянуть также о сотрудничестве Франка с русскими эмигрантскими сообществами, возникшими после 1922 г. В частности, он был членом-учредителем созданного в 1919 г. в России и восстановленного за границей Братства св. Софии111, являлся членом Русской академической группы в Берлине (в 1932 г. он был избран товарищем, т. е. заместителем председателя112), был инициатором берлинского Клуба писате­лей, основанного 4 ноября 1922 г. и собиравшегося еженедельно в кафе «Леон» на Nollendorfplatz113, участником литературного

кружка им. Ю.И. Айхенвальда114, читал лекции в Союзе русских евреев в Германии115, публиковался в журналах «Der russische Gedanke» («Русская мысль»), «Путь» и многих других. 26 февраля 1930 г. в 3.40 ч. Франк прочел лекцию на берлинском радио на тему «Новая русская лирика»116.

Особую роль в жизненном и творческом пути Франка сыграло его участие в Русском студенческом христианском движении, хотя он не присутствовал на учредительном съезде в 1923 г. в Пшерове (Přerov). Философ писал, что центральная задача РСХД есть «подготовка молодого поколения для будущего национально-культурного строительства путем развития и укрепления его религиозно-нравственного сознания, создание кадров будущих сознательных борцов за духовно-национальное воз­рождение России»117. Благодаря Движению Франк совершил не­сколько лекционных поездок по Прибалтике (1928 г.)118 и дру­гим странам, а при помощи американского фонда Church Fund

посетил с лекциями Чехию119. Выступая со вступительным сло­вом на съезде РСХД в Цоссине (Zossen) 22 октября 1928 г., Франк подчеркнул, что это есть «встреча людей, одиноко живущих и редко друг с другом встречающихся», в то время как существует основополагающая «потребность поговорить, повидаться»120. Мыслитель затронул животрепещущую тему – значения и роли русской эмиграции. Согласно отчету, помещенному в «Вестнике РСХД», Франк призывал «готовиться к будущей деятельности в России, но готовиться внутренне: забронироваться от всех опасностей, окружающих нас»121.

Наша задача – блюсти духовное здоровье. <...> Это есть единственно реальная общественная деятельность русских за рубежом. Но этим одним не исчерпывается наше дело. Велика беда материальная русской эмиграции, но еще больше нужда духовная. Мы в эмиграции как бы все погибаем. Никогда не надо забывать, что «душа человеческая по своей природе – душа христианская»122.

Как видно, опыт вынужденной эмиграции стал для Франка школой духовного развития. Он выделил два направления развития РСХД: широту и глубину, причем «чем глубже, тем шире», предостерегая также перед двумя опасностями:

1) Расширение без глубины, ложная широта: деловитость, новый позитивизм.

2) Ложная глубина – без широты: сектантство (не в узком технически-церковном смысле, а как настроение: мы и наше учение – избранные, остальные – ничтожны и грешны). Гордыня, и отсюда святошество, ханжество, удаль. Обе опасности присущи Движению и проявляются в нем. В Берлине и Германии менее заметны. Спасительность пустыни для души (Берлин – в русском

смысле пустыня). Слабость, но и большая естественность русского христианского Движения в Германии123.

На общегерманском съезде в Саарове (Saarow) в 1929 г. Франк отметил, что во время вечерней беседы о задачах РСXД он «по­чувствовал у некоторых чувство страха: “а правильно ли идет Р.С.X.Д., соответствует ли оно духу русского человека в Рос­сии?”»124 Поэтому в своем докладе «Религиозные основы русской мысли» философ подчеркнул:

Когда мы жили в России, были пропитаны русским духом, мы не ценили его достаточно. Мы видим, как интересуется Россией Европа, прежде всего русской литературой, искусством. <…> Русский дух ищет, прежде всего, правды – последней правды и глубины. <…> Задача же Р.С.X.Д. – стремление осуществить русскую правду в ее полноте125.

На одном из последующих съездов в Саарове Франк прочел доклад «Судьбы русской культуры», во время которого обратил внимание, что «данная нам задача есть внутреннее соприкосновение с русской духовной жизнью; Р.С.X. Движение есть первая органи­зационная попытка к тому»126. О современном духовном кризисе Франк говорил и на конференции берлинского отделения РСХД в Вюнсдорфе (Wünsdorf) («О внутреннем преодолении современной действительности»)127, и на съезде РСХД в Худобине (Chudobin):

Человек оторвался от Бога и решил сам царствовать, но чут­кие люди уже давно стали замечать всю безвыходность этого пути. Это – состояние блудного сына и духовного банкротства. Но уже зреют чувства покаяния и мечты вернуться в род­ной дом128.

Неслучайно в рамках берлинского отделения РСХД Франк вел религиозно-философский кружок, на котором изучался Новый Завет,

особенно Евангелие129. Свидетельство тому – личная Библия философа, приобретенная, по словам его внука, о. Петра Скорера, еще в Германии и испещренная заметками на полях и форзаце. Как отметила А.М. Коновалова-Милославская, студентка Франка еще со времен Бестужевских курсов, «его педагогическая деятельность в Русском Студенческом Христианском Движении оказала сильное влияние на русскую молодежь за рубежом»130.

* * *

Начиная с 30-х гг. для Франка все большую значимость приобретает сотрудничество с экуменическими журналами и организациями. При этом стоит отметить, что первая публикация философа, появившаяся в немецкоязычном религиозном издании, относится к более раннему времени, к 1925 г., когда в католи­ческом издании «Грааль: католический ежемесячный журнал для литературы и жизни» (Der Gral: katholische Monatsschrift für Dichtung und Leben) вышла его статья «Сущность и ведущие мотивы русской философии» (Wesen und Richtlinien der russischen Philosophie)131. Однако наиболее плодотворная деятельность наладилась у Франка с экуменически настроенными представителями протестантизма – немецкими пасторами Казимиром Эвербеком (Kasimir Ewerbeck, 1942‒1961)132 и Альбертом Хеттлингом (Albert Hettling, 1882‒1967), знакомство с которыми состоялось осенью 1930 г. В то время философ находился в Лютте (Lütte),

небольшом селении в общине Фосхайде (Voßheide), которая с 1932 г. войдет в район Лемго (Kreis Lemgo), относящийся к административному округу Детмольд (Detmold). Пребывание там Франка было связано частично с лекционными планами, а час­тично с потребностью в отдыхе и восстановлении сил. В письме своему другу В.Б. Ельяшевичу от 5 августа 1930 г. философ отмечал: «Здоровье мое пошатнулось, для восстановления работоспособности мне нужно полечиться, иначе я останусь полным инвалидом»133.

В селении Лютте Франк оказался 11 сентября 1930 г., откуда писал жене:

Природа – средняя, леса и воды нет, есть маленькая рощица, но вид красивый – холмистый. Но самое главное есть – тишина и чудный воздух… Живу даже не в деревне, а на хуторе среди природы, до ближайшей станции 4 версты134.

В этот «медвежий угол» Германии Франка пригласил читать лекции Николай Орлов (1900‒1990), который эмигрировал из Рос­сии после 1917 г. и получил пасторский сан в церкви Св. Павла в Лемго 10 апреля 1930 г.135 Поскольку лекции должны были начаться после 21 сентября 1930 г., у философа было полторы неде­ли для отдыха. Однако уже 17 сентября Франк сообщал жене: «Вчера приехал ко мне пастор из сосед<него> городка Lemgo, моло­дой и веселый человек, побывавший во время войны в Малороссии, понимающий по-русски и очень любящий русских и право­славн<ую> церковь»136. Этим пастором и оказался Эвербек, который в 1924 г. стал священником общины Св. Павла в Лемго. У Эвербека были далекоидущие планы относительно просветительской деятельности Франка в среде местных священников и крестьян. Так, в очередном письме жене философ делился следующими новостями:

Сегодня пастор Эвербек, к<ото>рый вчера навестил меня, звонил мне по телефону и развил целую программу моей «общественной жизни» здесь. В субботу на автомобиле едем с ним к другому пастору, особому другу России. <…> В воскресенье просит, как я писал уже, приехать в какую-то деревню на «праздник жатвы» и там мужикам рассказать о Рос­сии. В понедельник, вероятно утром, в соседнем городке съезд пасторов для выслушивания моего доклада, а в среду вечером просит прочесть доклад в церкви137.

Заинтересованность Эвербека в лекциях Франка неслучай­на, поскольку именно он вместе с Орловым являлся основателем общества Русской братской помощи (Russische Bruderhilfe)138, созданного в 1930 г.139 Его главной задачей была поддержка русских эмигрантов, которая зачастую принимала и чисто церковные формы – совершение православной службы и обряда крещения, распространение Библии на русском языке140. В дальнейшем Франк будет читать выездные лекции от этого обще­ства как минимум в 1931, 1932 и 1934 гг., что принесет ему скромную, но значимую для него финансовую поддержку. Хотя стоит указать, что в материальном плане сотрудничество Русской братской помощи и Франка было в известной мере обо­юдовыгодным. Так, в письме жене от 22 ноября 1931 г. философ отмечал:

Russ<ische> Bruderhilfe получает постоянный доход не только от поездок – моя поездка должна, я думаю, дать ей чистого дохода 500 м. – но и от взносов отдельных лиц. Интерес к большевизму и борьбе с безбожием везде огромный!141

В 1931 г. у Франка даже появилась идея создать в Берлине комитет общества из «компетентных и авторитетных людей», но эта инициатива была расстроена из-за отказа Орлова. Впрочем,

к самой лекционной деятельности, проводимой под эгидой общества, Франк относился довольно скептически. В одном из писем супруге он делился:

Учусь понемногу говорить мужикам, весь задуманный план докладов бросил и вместо этого попросту рассказываю о Рос­сии. Конечно, это ужасная деградация – все мои идеи никому не нужны, это все равно, что преподавать азбуку детям; а глав­ное, это для меня неизмеримо труднее, чем читать лекции студентам142.

Важным событием будет встреча Франка осенью 1930 г. с пас­тором А. Хеттлингом, который станет не только его коллегой, но также единомышленником и другом. Философ писал о ней следующим образом: «К обеду поехал в город Лемго на автомобиле, обедал у одного пастора, сейчас же после обеда поехали на лошадях целый час в деревню на Erntefest143, там заседание с крестьянами в холодном амбаре, я говорил о России, потом вечером опять на лошадях в Lemgo, ужин у другого пастора (очень замечательн<ый> человек, с к<ото>рым и приятно, и полезно сойтись) и вечером к 11 ч<асам> назад домой на автомобиле»144.

В дальнейшем Франк во время многих лекционных поездок от Русской братской помощи останавливался именно у Хеттлинга в городке Лемго. В фонде философа в Бахметевском архиве сохранились некоторые письма немецкого пастора, адресованные Франку, а также его жене, относящиеся к более позднему пери­оду. Вместе с Хеттлингом русский мыслитель работал над изданием печатного органа общества – журнала «Liebet einander!» («Любите друг друга!»). Так, в письме Татьяне Сергеевне от 22 сентября 1931 г. Франк сообщал: «С октября будет издаваться маленький ежемесяч<ный> журнальчик (паст<ором> Hettling’ом), заработок в нем может быть только совсем ничтожный, но это опять шаг вперед, и если понемногу это общество пустит корни в немец<кой> среде, то м<ожет> б<ыть> со временем (много ли еще времени у меня в жизни впереди?) можно будет материально

опираться на него»145. О выходе первого номера журнала Франк писал также Ф. Либу 26 октября 1931 г.:

При сем посылаю Вам только что вышедший ежемесячник «Русс<кой> братской помощи». Это – чисто популярное изда­ние, предназначенное прежде всего для крестьянских кругов146.

С изданием Хеттлинга Франк одно время сотрудничал не толь­ко как автор, но также как редактор и рецензент, что, однако, не приносило финансовой отдачи:

Пастор Hettling прислал мне вчера кучу рукописей для журнала на просмотр. Мы с ним условились, что все статьи будут проходить через мою цензуру или я их буду заказывать. К ближайшему номеру напишу ему сегодня или завтра небольшую статью. Редакцион<ную> работу надо будет выполнять даром – но литературной пренебрегать нельзя, теперь везде платят не больше (он платит 3 м. за страницу, т. е. 48 за лист – у Фасмера тоже не больше, а статья о Достоевском по-голландски пойдет за 2 гульдена = 3 м. 40 страница)147.

На данный момент известно 17 публикаций Франка в «Liebet einander!»148, и этот список вряд ли можно считать полным, хотя бы по той причине, что он не включает тексты до 1933 г. Тематика статей Франка, опубликованных в данном издании, с одной стороны, являлась логическим продолжением той деятельности по изучению русской культуры и мысли, которую он вел в Русском научном институте, с другой – имела религиозную, а точ­нее, экуменическую направленность. В последнем наглядно мож­но убедиться, обратившись к публикуемому в книге переводу статьи Франка «Смысл страдания», где можно встретить сле­дующие характерные строчки: «Во всем мире, несмотря на все

конфессиональные и культурные различия, существует, в конце концов, лишь одна-единственная (выделено Франком. – авт.) христианская вера»149.

Журнал Хеттлинга продолжил свое существование и в пери­од национал-социализма, вплоть до 1940 г., но наиболее поздние статьи Франка, опубликованные в этом издании и известные на данный момент, датируются 1935 г.150 Последнее же упоминание о Хеттлинге в письмах Франка жене относится к ноябрю 1934 г.151, что также может косвенно свидетельствовать о пре­кращении лекционной деятельности Франка под эгидой Русской братской помощи. При этом, наряду с журналом «Liebet einander!» статьи Франка также выходили и в другом экуменическом издании немецкого пастора, носившем название «Eine Herde und ein Hirt» («Стадо и пастырь»), которое, однако, было закрыто в фев­рале 1939 г.152 Архивные материалы показывают, что, несмотря на явное затухание совместной деятельности Франка и Хеттлинга, их общение продолжалось. В фонде философа сохранилось несколько писем от немецкого пастора, наиболее раннее из которых, отправленное из Голландии, относится к 13 апреля 1939 г. Хеттлинг писал:

Долго Вы ничего не слышали обо мне. Однако не думайте, что причина тому равнодушие. Я использую короткий пасхальный отпуск у хороших друзей, чтобы наконец-то вновь написать Вам из еще в известной мере «безопасного» места. <…> Как Вы знаете, я уже долго издавал в последнее время под названием «Eine Herde und ein Hirt», экуменическую газету, у кото­рой была целая сеть отделений, в том числе «Liebet einander!». В начале февраля этого года основная газета со многими отделениями была запрещена Министерством пропаганды. <…> «Lie­bet einander!» еще сохранилось. Ее редактором теперь является пастор Э.153

Из приводимого фрагмента письма Хеттлинга видно, что его контакты с Франком были затруднены внешними политическими обстоятельствами. Следует упомянуть, что сам Хеттлинг довольно быстро оказался под наблюдением национал-социалистов, поскольку отстранился от движения Немецких христиан (Deutsche Christen), образованного в 1932 г. сторонниками НСДАП, которые принадлежали к Евангелической церкви Германии, – более того, он считал возможным вести миссионерскую деятельность среди евреев154. В подобных условиях явное продолжение сотрудничества между пастором и философом становилось опасным, прежде всего для последнего. Общение Франка и Хеттлинга восстановится позже. Уже после окончания Второй мировой войны и переезда Франка в Англию он будет приглашен прочесть цикл лекций на Би-би-си в 1946 г., по окончании которого на радиостанцию среди прочих писем от благодарных слушателей придет также письмо, где будет сказано, что «старые друзья из Лемго в Липпе, пастор Хеттлинг, п. Эвербек, П. Штенцель, проф. Боголепов и Николай Орлов с радостью услышали голос проф. доктора С.Л. Франка воскресным вечером в 18.30 на лондонском радио и просят сообщить его адрес, дабы они одновременно послали ему сердечные приветы и выразили свою надежду на то, что он в добром здравии и вскоре также еще раз будет выступать в Лемго»155. Восстановив, таким образом, утраченную связь, Хеттлинг писал Франку 9 марта 1948 г.: «Дорогой друг, однажды мы имели возможность тесной совместной работы, потом наши пути разделили ужасные мировые события, но в духе мы остаемся связаны»156. Последнее письмо от немецкого пастора, сохранившееся в архиве философа, адресовано не ему, а его супруге, поскольку было написано уже после смерти Франка. В этом

письме от 19 февраля 1954 г. Хеттлинг вспоминал: «Мы оба всегда очень хорошо друг друга понимали, и я неизменно очень высоко ценил статьи Вашего супруга»157.

* * *

Другим экуменическим изданием, с которым в 30-е гг. со­трудничал Франк, был журнал немецкого феноменолога религии Фридриха Хайлера (Friedrich Heiler, 1892‒1967) «Eine heilige Kirche» («Святая Церковь»). В этом издании Франком было опубликовано две статьи158, а также ряд переводов на немецкий язык текстов С.Н. Булгакова (1871‒1944)159 и Б.И. Сове (1899‒1962)160. Все эти работы имеют ярко выраженный экуменический харак­тер. К примеру, в публикуемом в книге переводе статьи Франка

«Государство и церковь в восточном православии» русский философ предлагает следующий способ реализации плана по объединению церквей:

Говоря принципиально, невзирая на все исповедально-психологические (glaubenspsychologischen) препятствия, римско-католическая церковь – единственная церковь, которая обладает внутри своих границ прочно укорененной в непрерывной традиции сверхнациональной, авторитетной инстанцией, – должна взять на себя инициативу и руководство этим судьбинно-необходимым (schicksalsnotwendigen), богоугодным дви­жением (выделено Франком. – авт.)161.

В цитируемой работе Франка важное место занимал также анализ проблемы взаимоотношения церкви и государства на при­мере истории русской церкви. Известным образом, Франк продолжал тот исследовательский путь, на котором он оказался после революции и начала работы в Русском научном институте в Берлине, поскольку русская тематика и, в частности, история русского православия и церкви были актуальны как для журнала Хеттлинга, так и для издания Хайлера. При этом нельзя не заметить определенной симпатии, отдаваемой Франком католической церкви, что во многом могло иметь чисто прагматический характер, учитывая специфику возможной читательской аудито­рии журнала. Кроме того, как вспоминала Т.С. Франк, «С<емен> Люд<вигович> сотрудничал у Heiler’a в его журнале “Hoch­kirchebewegung” (Марбург)»162.

Детали и время самого знакомства Франка с Хайлером установить достаточно проблематично. Можно предположить, что оно было связано с экуменической деятельностью Франка в Русской братской помощи и пастором Хеттлингом. В частности, сохранился не имеющий датировки фрагмент письма Франка

своей супруге, которое с уверенностью можно отнести к лекционной поездке философа в Швейцарию в июне 1935 г. В этом фрагменте говорится:

По части безнадежного дела «устройства» мне приходит теперь в голову, что надо – я думаю, через Геттлинга – просить Heiler’a подумать обо мне. У него церковно-религиозные связи по всему миру. Я напишу об этом Геттлингу отсюда163.

Таким образом, можно заметить, что в июне 1935 г. отноше­ния Франка и Хайлера еще не были настолько доверительными, чтобы русский философ мог просить своего немецкого коллегу о содействии в поиске заработка. Зато приведенный отрывок указывает на то, что довольно тесные отношения могли существовать между Хайлером и Хеттлингом. Об этом свидетельствует и переписка Франка с Хайлером, которая началась в июле 1934 г., где упоминается имя немецкого пастора164. Исходя из этого, мож­но предположить, что Хеттлинг мог быть причастен к знакомству русского философа и немецкого феноменолога религии. Стоит добавить, что после прихода к власти национал-социалистов Франк опубликовал в журнале «Путь» статью (подписанную инициалом С.) о К. Барте и Ф. Хайлере (Гейлере), в которой писал:

Фридрих Гейлер, руководитель движения «высокой церкви», является вождем для немногих, для избранной части протестантизма, стремящейся к всеобъемлющей полноте христианского сознания. Нам представляется совершенно бесспорным, что по сочетанию религиозной силы с широтой религиозного сознания Гейлер есть, вне всякого сравнения, величайший богослов современного немецкого протестантизма. Его общее дело – стремление к восстановлению истинной «кафолично­сти» в протестантизме, к сближению исповеданий, к «оправославлению» протестантизма – есть самое значительное дело

нынешнего христианского мира, как бы мал ни был пока внешний его успех165.

Наконец, следует добавить, что в 1938 г. в экуменическом журнале «Иреникон» (Irénikon), издаваемом бельгийским монастырем Шевентонь, Франк опубликовал статью «Воцерковление протестантизма в Германии» («Ecclésification du protestantisme en Allemagne»), в которой отметил деятельность Хайлера и его заслуги в развитии «Движения Высокой церкви» (Die hochkirchliche Bewegung), имеющего своей целью восстановление всех конфессий в единой, святой, апостольской и соборной (кафолической) церкви166.

* * *

Общение Франка и Хайлера во второй половине 30-х гг. было сосредоточено не только вокруг журнала «Eine heilige Kirche», но также касалось такой важной для русского философа проблемы, как издание немецкой рукописи его работы «Непостижимое» (das Unergründliche). Подготовительный этап работы над книгой можно отнести к осени 1928 г., когда в записных книжках Франка появляется текст под названием «“Первая философия”, который представляет собой первые наброски к будущему “Непостижимому”»167. Работа над «Непостижимым» в первой половине 30-х гг. находит отголосок в корреспонденции Франка с В.Б. Ельяшевичем, Ф. Ли­бом, Л. Бинсвангером и Н.А. Бердяевым, которому он писал: «Я ис­пытываю как особый дар Божий, то, что несмотря на очень трудное материальное положение и слабеющее здоровье, мною удалось некоторое – хотя вероятно и несовершенное, но подлинно творческое осуществление моей интуиции»168. В 1934 г. Франк писал швейцарскому богослову Ф. Либу:

У меня к Вам просьба, о которой Вам в общих чертах уже писал Бердяев. (Я обратился непосредственно к Бердяеву169, и он сообщил мне, что это дело находится в Ваших руках170.) А именно: я хотел просить Вас о любезном посредничестве в бернском издательстве Gotthelf, издающем «Серию религиозных русских». У меня как раз есть уже отчасти готовый труд, подходящий для этой серии. В течение уже 20 лет я занимаюсь «отрицательной теологией» («docta ignorantia»), принцип которой являет собой основную мысль моей теоретико-познавательной системы, как она выражена в «Предмете знания». Теперь же, может быть, в последней работе своей жизни, я вывожу религиозно-философские следствия из этой своей главной интуиции. Я пишу (по-немецки) работу «Непостижимое»171.

Первый вариант религиозной философии Франка был закончен в конце 1935 г., о чем философ писал в Швейцарию Бинсвангеру: «Я удачно завершил мою книгу и совершенно доволен многими ее частями»172. Однако в этом же письме философ беспокоился, что его предполагаемый издатель из Цюриха («Max Niehans») не выходит с ним на связь. За этим наступил этап переработки рукописи,

завершившийся весной 1936 г., а также оставшиеся без успеха попытки заключить договор с другим издателем из Швейцарии («Rascher»). Получив летом отказ из Швейцарии, Франк обратился в голландское издательство «Pos», где ему порекомендовали отправить рукопись в издательский дом «Verlag Sijthoff», откуда вскоре также пришел отказ. После серии неудачных попыток опубликовать свою рукопись Франк решил обсудить сложившееся положение при лич­ной встрече с Бинсвангером в его пансионе в Кройцлингене (Kreu­zlingen), состоявшейся в конце июля 1936 г. Ее результаты Франк в общих чертах изложил в письме жене от 11 августа 1936 г.:

Насчет моей книги поговорим, когда приеду. Беда в том, что ко всем внешним трудностям прибавляется внутренняя – прошло уже много времени, я ушел вперед, много нового понял и многим в ней недоволен. Но не стоит этим вообще огорчаться – все это – дело чисто интимное и духовное, ни материального дохода, ни новых возможностей книга не доставит, значит, надо этот вопрос спокойно рассматривать как чисто внутреннее дело. Я склоняюсь теперь к компромиссному решению – еще раз переде­лать книгу, написать энергичнее и короче, но не так, как хочет Рашер – а примерно 150‒160 стр. Может выйти первоклассная книга, и м<ожет> б<ыть>, еще найдется издатель (я буду целиться сначала на Heiler’ова издателя)173.

Таким образом, в конце лета 1936 г. Франк принял решение о существенном сокращении немецкоязычного текста «Непостижимого», а также упомянул имя Хайлера как возможного посредника в решении проблемы с публикацией. 5 ноября того же года Франк писал Бинсвангеру:

Марбургский богослов Фридрих Хайлер, с которым я общаюсь уже много лет и с которым я недавно разговаривал, предложил мне порекомендовать книгу своему издателю (Reinhardt в Мюн­хене). Он считает, что тут есть шансы на успех. Если же это не удастся, то у него на примете есть и другие возможности174.

Переработка рукописи длилась до марта 1937 г., когда Франк напрямую обратился к Хайлеру с просьбой оказать ему содействие в издании книги:

Во время нашей предпоследней встречи в Берлине Вы были так любезны, что пообещали оказать Ваше содействие в попытках устроить мою книгу («Непостижимое») в издательство Reinhardt. Сейчас рукопись моей книги в окончательном варианте лежит передо мной175.

Однако опубликовать книгу в доме «Reinhardt», с которым продолжительное время сотрудничал Хайлер, также не удалось по при­чине внезапной гибели самого издателя 21 марта 1937 г. После этого немецкий феноменолог обратился в австрийское издательство «Anton Pustet», где рукопись из-за внутренних кадровых изменений задержалась до лета 1938 г., когда на имя Франка пришел окончательный отказ176. В результате Франк еще раз переработал книгу и издал ее по-русски во Франции в 1939 г.

Попытки издания немецкоязычного текста рукописи Франка были продолжены после войны вдовой философа при помощи его друзей Л. Бинсвангера, Ф.А. Степуна (1884‒1965), Д.И. Чижевского и др. Однако если в довоенное время значительную сложность при публикации книги играло еврейское происхождение Франка, то после войны главная проблема, из-за которой эта работа так и не увидела свет, носила по преимуществу финансовый характер. Не могла исправить ситуацию даже рекомендация кни­ги со стороны М. Хайдеггера (1889‒1976), которой удалось добиться Бинсвангеру. В письме Т.С. Франк от 1 июля 1954 г. швейцарских психиатр сообщал:

Недавно я говорил с проф. Хайдеггером, которого Ваш муж столь хвалебно упоминал в одном из своих последних писем, и дал ему недавно полученный корректурный оттиск моих «Воспоминаний». Проф. Хайдеггер любезно предложил взять ру­копись «Непостижимого» и порекомендовать ее его новому из­дателю, здесь неподалеку, для печати. Я был бы чрезвычайно рад, если бы нам удалось наконец-то пристроить мою любимую

работу Вашего мужа («Реальность и человек» я еще не прочитал)177.

Этим молодым на тот момент времени издательством оказалось издательство «Günter Neske», базирующееся в Пфуллингене (Pfullingen). Издатель был действительно крайне заинтересован в публикации рукописи Франка, но в то же время опасался финансового риска, о чем сообщал в письме Бинсвангеру от 23 ноября 1954 г.:

Я внутренне – как я могу сказать уже сейчас – готов к этому (публикации рукописи. – авт.) и думаю, что соседство с Мартином Хайдеггером и Николаем Бердяевым в моем издательстве доставило бы радость Семену Франку. Но поскольку на текущий год мои планы уже установлены, и я едва ли могу предвидеть, какие финансовые задачи встанут, в связи с этим, я должен открыто написать Вам, что я не смогу сделать до­полнительного издания франковской работы без финансовой помощи178.

К сожалению, издатель вскоре был вынужден окончательно отказаться от публикации рукописи Франка. В итоге основную работу Франка, посвященную проблемам философии религии, опубликовали на немецком языке лишь в 1995 г.179 Однако это был не тот немецкий текст, который создавался философом в конце 20-х и на протяжении 30-х гг., но немецкий перевод русскоязычного «Непостижимого», выпущенного в 1939 г.

* * *

Рассматривая подробнее период 30-х гг. жизни Франка, необходимо отдельно осветить его знакомство со швейцарским психиатром Людвигом Бинсвангером, который был одним из самых

близких друзей философа. За эти годы дружба Бинсвангера и Франка перенесла много тяжелых испытаний, связанных поначалу с политическими условиями жизни в Германии в эпоху национал-социализма, а потом и с ужасами Второй мировой войны. Франку удалось найти в Бинсвангере не только надежную опору, неизменно поддерживающую его как духовно, так и финансово в период грозного лихолетья 30‒40-х гг., но и глубокого, оригинального мыслителя, которому Франк мог доверить свои заветные идеи. Ниже мы попытаемся в общих чертах осветить наи­более важные аспекты общения Бинсвангера и Франка, запечатлевшиеся в их эпистолярном диалоге и относящиеся к периоду жизни русского философа в Германии.

Знакомство Франка с Бинсвангером состоялось осенью 1934 г. в Амстердаме, где философ в то время читал лекции. Так, в письме супруге от 2 ноября 1934 г. он делился: «Вчера провел интересный вечер: после доклада одного швейцарского психиатра, был в гостях у местного психолога и хорошо пофилософствовал»180. Между Бинсвангером и Франком сразу же установилась определенная интеллектуальная связь, поскольку швейцарский психиатр вспоминал:

После лекции в доме нашего любезного хозяина (проф. Ван дер Хоста. – авт.) состоялся прием, на котором Франк пополнил мою интерпретацию Гераклита. <…> Это и было начало нашей дружбы, длившейся до его смерти и ни разу не омрачавшейся хотя бы малейшей размолвкой181.

В своем самом первом письме из их многолетней переписки, которое датировано 28 ноября 1934 г., Бинсвангер говорил:

Я сердечно благодарю Вас за то, что Вы любезно прислали обе Ваши работы, прочтение которых выявило то, что уже скрыто содержалось во время нашей короткой встречи, а именно полное совпадение наших взглядов о человеке, о сущности и задачах психологии и психопатологии. Поэтому я позволю себе послать Вам наряду с двумя небольшими работами одну большую по психопатологии, из которой Вы увидите, что здесь

уже кое-что осуществлено, что Вы вполне обоснованно ожидаете от психологии и психопатологии182.

На этом обмен работами, который начался практически сразу после знакомства Бинсвангера и Франка, не окончился и в той или иной степени продолжался всю их многолетнюю дружбу, отчасти компенсируя невозможность частых личных встреч. При этом в их эпистолярном диалоге важное место занимала оценка и критика тех текстов, которые они пересылали друг другу. Особенно богата в этом отношении переписка Бинсвангера и Франка 30-х гг. в отличие от их более поздней корреспонденции, относящейся к военному периоду, где на первое место выходят практические проблемы, связанные с нехваткой продовольствия, финансовыми и визовыми вопросами. В качестве не публиковавшегося ранее примера критического прочтения Франком работ Бинсвангера стоит привести фрагмент из письма русского философа от 29 апреля 1935 г.:

Большинство Ваших основных мыслей вновь представляются мне очень близкими. В своей русской книге «Душа человека» (1917 г.) я высказал много схожих идей, таких как критика обыденного понимания отношения души и тела, сенсуалистического материализма теории Джемса – Ланге, и выступил за позитивную оценку внутренних телесных пере­живаний. Ваша философская трактовка истерии, из которой также вытекают важные религиозные выводы, была для меня очень поучительна. Я полагаю, что она крайне актуальна для современного положения в мире, где так часто пресекаются нормальные, распространяющиеся воздействия жизненной энергии183.

Можно говорить об определенной рецепции философских идей Франка, которая была произведена Бинсвангером в его более поздних работах, в частности в книге «Основные формы и познание человеческого бытия» (Grundformen und Erkenntnis menschlichen Daseins), впервые опубликованной в 1942 г., в которой концепция Я-Ты-отношений, разработанная Франком, нашла свое

достойное место среди таких представителей диалогической философии, как М. Бубер (1878‒1965), Э. Гризебах (1880‒1945), К. Лёвит (1897‒1973), Ф. Эбнер (1882‒1931)184. Однако истоки данной рецепции уходят еще в 30-е гг. и относятся к начальному этапу обще­ния Франка и Бинсвангера и, с одной стороны, связаны со статьей Франка «“Я” и “мы” (к анализу общения)»185, а также с немецкоязычным вариантом книги «Непостижимое», известным Бинсвангеру, с другой – с непосредственным опытом их личного общения. Показательны строчки Франка, которые тот написал в письме швейцарскому психиатру после того, как побывал у него в гостях в июле 1935 г.:

Экзистенциальная основа личности в целом заключается в Я-Ты-отношении, но в человеческой жизни есть два совершенно различных Ты. Помимо Ты как члена закрытого коллектива (семьи, народа и пр. – смотрите соответствующее у Бергсона), в первую очередь и как правило Ты проявляется, как «Другой по отношению к я», как чужой, как не схватываемое (ein Unbegreifliches), которое только притворяется, что есть такое же «как Я», но исходя из «моей» позиции не имеет никакого права на это. Это такое Ты, которое для меня тут же превращается в Он. Но бывает и исключение – редкое счастье, – когда Ты раскрывается нам как «такое-же-как-я», «мне родное», такое Ты, в котором я вновь узнаю самого себя. Тогда это есть от­ношение любви, дружбы, «пребывания как дома» (Beheimatet­sein) у Ты186.

Таким образом, самая ранняя немецкоязычная рецепция философского наследия Франка, осуществленная в работе Бинсвангера, в качестве одного из своих важных оснований имела именно

личное общение двух мыслителей, которая являлась результатом русского и западноевропейского философского диалога. Во время войны Франк сообщал детям в Лондон:

Недавно меня очень утешил мой доктор; по поводу моих «мыс­лей» написал, что никогда не встречал человека, у к<ото>рого жизнь, существо и учение так совпадали бы, как у меня, и что я занимаю в его жизни совершенно исключительное место. Это, конечно, преувеличение, но не скрываю, что оно было мне приятно и утешительно187.

Кроме столь важной и значимой для Франка в 30-е гг. возможности общения с одним из ведущих немецкоязычных интеллектуалов того времени, встреча с Бинсвангером оказала положительное влияние и на финансовое положение русского философа, возможность лекционных поездок которого значительно снизилась после прихода к власти национал-социалистов. В этой связи лекционные маршруты Франка после 1933 г. по преимуществу стали пролегать по территории соседних с Германией стран. Бинсвангер высту­пил одним из организаторов летней лекционной поездки Франка в Швейцарию 1935 г. и лично вел корреспонденцию с полицией по делам иностранцев (Fremdenpolizei) кантона Тургао для того, чтобы русский философ смог остановиться в санатории Бинсвангера в Кройцлинге и прочитать доклад об «Учении о душе До­стоевского» в местном научном Объединении психиатрических лечебниц Боденского озера (Die wissenschaftliche Vereinigung der psychiatrischen Bodenseeanstalten). Во время этой швейцарской поездки Франку удалось прочитать доклады в Рюшликоне (Rüschlikon), Базеле и Цюрихе. Изначальный план поездки русский философ описывал своему швейцарскому корреспонденту в письме от 2 июня 1935 г.:

Теперь план моего путешествия в общем определился. Я получил от своих друзей из швейцарского церковного круга приглашение прочитать доклад в Рюшликоне под Цюрихом 16 июня о восточной церкви на «церковных днях» швейцарского диаконического объединения. Там я также отдохну 8 дней, и потом будет доклад в Базеле и еще один, вероятно, в Цюрихе. Около 5‒6 июля <…> я при‐

буду к Вам в Кройцлинген и, как мы и договорились, прочитаю мой доклад 13 июля188.

В самом конце 1935 г. берет свое начало и история регулярной денежной помощи, которую Бинсвангер оказывал Франку на протяжении многих лет, в особенности в период Второй мировой войны. Причем просьба о помощи поступила не от Франка, но от его знакомой Марии Моисеевны Гуревич (Maria Gurewitsch), с которой он впервые повстречался в 1923 г. в Пшерове189. Имен­но Гуревич, узнавшая о дружеских отношениях Франка и Бинсвангера, 27 декабря 1935 г. написала последнему, что «свою кафедру в университете190, которая являлась главным основанием их финансового существования», Франк как не ариец давно потерял, «а также стало невозможным его сотрудничество с различными немецкими журналами». Кроме того, из-за политической ситуации лишилась возможности заработка и супруга философа, делавшая «массаж, уколы, маникюр и педикюр». Все это оставило семью «без заработка и какой-либо возможности его получить»191. В связи со сложившейся ситуацией Гуревич просила Бинсвангера при возможности найти убежище для Франка и его семьи в Швейцарии. Это письмо было отослано без ведома философа, что она отдельно оговорила. В ответном письме Бинсвангер предложил открыть их переписку Франку, прося передать ему, что «не может быть и речи о том, что из-за материальных вещей упадет тень на их дружбу». Говоря о невозможности трудоустройства для Франков в Швейцарии, он предложил Гуревич вари­ант «ежемесячной финансовой помощи»192 для философа. Судя по письму Франка от 7 января 1936 г., Бинсвангер через Гуревич передал его семье денежную сумму, но тот, в свою очередь, достаточно болезненно отреагировал на это и отклонил вариант ежемесячной финансовой поддержки:

После мучительного промедления я все же, в конце концов, решился на то, что я возьму деньги (речь идет о 100 немецких марках. – авт.), потому что я хотел бы избежать, чтобы Вы восприняли обратную посылку денег как недостаток доверия, стало быть, как оскорбление. Я с благодарностью беру деньги, в качестве дружеского займа; у меня есть основание надеяться, что в ходе своей следующей поездки в Швейцарию <…> я буду в состоянии Вам их вернуть. Впрочем, Вы, пожалуй, сможете понять, что в интересах своего внутреннего душевного равновесия я принципиально уклоняюсь от того, чтобы принимать поддержку от частных лиц, даже если они являются лучшими и наиболее близкими друзьями193.

Однако желанию Франка не будет суждено исполниться, поскольку его лекционные планы на 1936 г. были расстроены по при­чине реорганизации местного Кантовского общества.

Вскоре ввиду ухудшения финансового положения семьи Франка Гуревич вновь написала Бинсвангеру 12 мая 1936 г.:

Пять человек существуют всего лишь на 200 марок, которые зарабатывают двое старших детей ежемесячно. Из этой сум­мы каждый месяц 86 марок уходит на квартиру и 20 на оплату долгов… В конце июня уезжаю я, а в августе другая подруга. Мы оставляем здесь ничтожную помощь в 25 марок ежемесячно и еще 20 марок надеемся получить от друга семьи из Парижа. Если бы удалось довести сумму хотя бы до 100 марок в месяц, то мы бы преподнесли это семье как выплату из Фон­да поддержки для русских ученых из Нью-Йорка. Мы бы смогли убедить в этом профессора, поскольку сейчас мой сын живет в Нью-Йорке, и я уже давно говорила господину профессору о том, что просила моего сына осведомиться о подобной институции194.

Бинсвангер поддержал также это начинание и согласился выплачивать ежемесячную сумму на финансовую поддержку Франка и его семьи без ведома философа. После того как Гуревич покинула Берлин и переехала в Лондон, до февраля 1937 г., Бинсвангер делал денежные переводы через Серафиму Копельман (Serаfine Kopelmann) и ее сына. С апреля 1937 г. деньги приходили к Франку через

председателя Русского академического союза Александра Макарова. Эта «тайная» финансовая помощь реализовывалась вплоть до отъезда Франка из Германии. При этом следует указать на то, что возможное издание немецкоязычной рукописи Франка «Непостижимое» Бинсвангер также рассматривал как один из источников помощи русскому философу, о чем он писал Гуревич 13 января 1936 г.:

Дальнейшая поддержка, как мне кажется, может заключаться в том, чтобы помочь ему при издании его новой книги. Я с радостью готов ради этого связаться с нашими общими голландскими друзьями195.

Однако, несмотря на многочисленные попытки Бинсвангера помочь в издании «Непостижимого», книга так и не была опубликована, хотя Франк не остался в долгу у швейцарского психиатра и в благодарность за его поддержку и дружбу посвятил ему немецкоязычный вариант своей работы. 18 мая 1936 г. Франк писал:

Я хотел бы попросить Вас о разрешении посвятить Вам свою книгу. Я уже давно думаю об этом и сейчас обращаюсь к Вам с этой просьбой. Для меня это – потребность выразить мою духовную и личностную связь с Вами. Отзвук, который мой мир идей нашел у Вас, имел для меня величайшее значение196.

Неудачи, сопровождавшие попытки публикации «Непостижимого», усугублялись все более мрачной политической атмосферой Германии второй половины 30-х гг. После завершения летних Олимпийских игр 1936 г. – когда в угоду внешнеполитических соображений внутренняя политика национал-социалистического государства по отношению к национальным меньшинствам сталаболее терпима, – антиеврейская пропаганда возобновилась с но­вой силой и вскоре привела к «Збоншинскому выдворению» и «Хрустальной ночи» осени 1938 г. Однако еще до этих событий Франк успел покинуть Германию в декабре 1937 г. В письме Бинсвангеру от 30 октября 1937 г. философ сообщал: «Постепенно

в нас созревает и формируется в окончательное решение намерения переехать во Францию, потому что жизнь здесь становится для меня все более бессмысленной и тяжелой»197. Этот замысел Франк – в очередной раз при содействии Бинсвангера, санаторий которого стал своего рода «перевалочным пунктом» на пути русского философа в Париж, – реализовал в конце декабря 1937 г. и 26-го числа оказался у своего швейцарского друга в Кройцлингене, навсегда покинув Германию, служившую для него приютом последние 15 лет.

* * *

В завершение нам бы хотелось уделить внимание такому малоизученному в настоящее время факту, как попытка получения Франком финансовой поддержки со стороны английского Совета академической помощи (позднее Общество защиты науки и зна­ний) в 30-е и 40-е гг. После прихода к власти в Германии нацио­нал-социалистической партии, многие проживающие в стране лица еврейского происхождения, включая выдающихся ученых, практически сразу были ограничены в правах и лишены возможности официального заработка. Франк также остался за пределами стен Берлинского университета. Заручившись поддержкой директора Славянского института Фасмера, он пытался получить место в других немецких городах (Лейпциге, Бонне), но ему это не удалось. Однако русский философ не сразу принял решение уехать из Германии, и хотя зарубежные поездки были сведены к минимуму из-за трудностей с получением визы и финансовых хлопот, в 1934 г. ему все же удалось принять участие в VIII Международном философском конгрессе в Праге198, а в 1935‒1936 гг. он дважды побывал в Швейцарии. Первоначально философ «с заметной долей иронии относился к ощутимому росту антисемитизма в Берлине, в том числе и среди русских», и считал, что «покидающие Германию евреи преувеличивают опасность нового

режима»199. Однако, как уже было отмечено, вскоре и ему пришлось всерьез задуматься об изменении страны проживания и места работы.

В это особенно трудное время финансовую поддержку евреям-интеллектуалам наладил Совет академической помощи ученым-беженцам – САП (The Academic Assistance Council for Assisting Refugee Academics), возникший в Англии в 1933 г. для содействия ученым, желающим покинуть Германию. Первоначально в него вошел 41 британский ученый200. В 1936 г. САП был преобразован в Общество защиты науки и знаний – ОЗНЗ (Society for the Protection of Science and Learning, SPSL). Совет академической помощи тесно сотрудничал с аналогичной американской организацией – Чрезвычайным Комитетом помощи преследуемым иностранным ученым (Emergency Committee in Aid of Displaced Foreign Scholars), поддерживаемым Фондом Рокфеллера. Благодаря усилиям этих организаций многим видным представителям науки и культуры, таким как Мартин Бубер, Паул Тиллих (1886‒1965) и Томас Манн (1875‒1955), удалось переехать из национал-социалистической Германии в другие страны и продолжить свою деятельность. Согласно уставу Совета академической помощи, «женатый специалист должен был получать 250 фунтов стерлингов в год»201.

Официальное прошение в Совет академической помощи вместе с необходимыми документами (резюме, список публикаций, рекомендательные письма) предоставил и Франк. По всей видимости, инициатором прошения Франка был доктор Макс Зеринг (Max Sering, 1857‒1939), профессор политической экономии Берлинской сельскохозяйственной академии. 19 июня 1933 г. он попросил английского экономиста, профессора Джона Мейнарда Кейнса (John Maynard Keynes, 1883‒1946), который был женат на русской

балерине Лидии Лопуховой (1892‒1981) и интересовался экономическими преобразованиями в СССР, оказать содействие Франку. Зеринг писал:

Поскольку Вы являетесь одним из тех, кто подписал этот призыв, я осмеливаюсь обратиться к Вам по следующему вопросу. Профессор Семен Франк до 1922 г. занимал кафедру философии в Московском университете. Он был вынужден оставить Россию и прибыл в Берлин вместе с двадцатью другими учеными, разделившими его судьбу. Немецкое «Gesellschaft zum Studium Osteuropas» основало Русский институт, где преподавали вышеуказанные господа. Они также публиковали результаты своих исследований и были весьма уважа­емы. Однако их деятельность постепенно стала уменьшаться из-за снижения числа русскоязычных студентов. Существовали трудности в содержании этого большого института, и он был ликвидирован около года назад. С тех пор двенадцать русских ученых постоянно находились в очень трудных обстоятельствах и получали только крайне скудное пособие по безработице. Однако у проф. Франка было преимущество, связанное с преподаванием в Славянском институте Берлинского университета, где он получал небольшую зарплату от Прусского министерства науки, искусства и народного образования202. Проф. Фасмер, директор института, высоко ценил работу проф. Франка, тем более, что он c большим успехом делился со студентами знаниями об интеллектуальных и духовных направлениях в России. Однако несколько недель тому назад он был проинформирован, что больше он не может занимать эту должность. Причина не была сообщена. Можно только догадываться, что единственной причиной было его еврейское про­исхождение. Проф. Франк женат, и у него на содержании находится четверо детей, поэтому он пребывает в отчаянном положении. Но его душевное страдание еще больше, чем его финан­совые трудности, поскольку его лишили корней во второй раз – он полностью свыкся со своим существованием в качестве преподавателя и исследователя в Германии. Я не вижу другого выхода, как только обратиться

от имени проф. Франка за консультацией в Совет академической помощи.

Франк является ведущим русским исследователем философии религии и одним из лучших знатоков русской интеллектуальной жизни, однако его деятельность выходит за рамки этих областей. Он юрист и политический экономист по образованию, а также опубликовал ценные работы по общественным наукам и теории знания. Приложенная биография и список его сочинений дают полную информацию.

Я буду весьма признателен, если Вы любезно передадите мое письмо Совету академической помощи. Любая рекомендация или помощь, предоставленная господину Франку, будет очень полезной этому выдающемуся человеку и исключительному ученому203.

В поддержку Франка выступили многие русские и зарубежные философы, ученые, церковные и общественные деятели. Официальные рекомендательные письма написали вышеупомянутый профессор Джон Мейнард Кейнс из Великобритании, а так­же Макс Фасмер и Ханс Дриш (Hans Adolf Eduard Driesch, 1867‒1941) из Германии204. В списке ученых-поручителей значатся так­же немецкие ученые Фридрих Браун (Friedrich Braun, 1862‒1942), Карл Штэлин (Karl Stählin, 1865‒1939) и Фердинанд Якоб Шмидт (Ferdinand Jakob Schmidt, 1860‒1939), голландские – Бруно Бекер (Bruno Oskar Becker, 1885‒1968), Генрих Пос (Hendrik Josephus Pos, 1898‒1955) и Никола ван Вейк (Nicolaas van Wijk, 1880‒1941), приславший в секретариат Общества рекомендательное письмо, а точнее, справку о Франке с перечнем его трудоустройства и избранных опубликованных работ205, и, наконец, русские философы-эмигранты: прот. Сергий Булгаков, Николай Лосский, Федор Степун,

Петр Струве и Николай Бердяев. Последний сыграл осо­бую роль, поскольку 15 марта 1938 г. он написал официальное письмо ге­неральному секретарю Совета академической помощи Уолтеру Адамсу (Walter Adams, 1906‒1975), ходатайствуя за Франка как за «ученого, который пострадал от режима в Германии»206. Еще 16 августа 1933 г. Франк писал Глебу Струве, преподававшему историю русской литературы в Лондонском университете: «Я по­лучил от Н. Бердяева известие с твоих слов, будто дело мое в Англии получает благоприятный оборот и я должен вскоре получить известие об этом», ‒ далее, однако, выражая беспокойство: «Это было еще в начале июля; доселе никакого известия я не полу­чал»207. Волнение усилилось осенью 1933 г., когда Франк сообщал Н.А. Бердяеву:

Дорогой Николай Александрович, спасибо Вам за заботу и хлопоты обо мне. Начинаю думать, что из всего этого ничего не выйдет. Несмотря на то что много весьма влиятельных людей писали обо мне самым влиятельным лицам в Англию, оттуда – никаких вестей. И весь остальной мир как будто для меня закрыт208.

Схожие слова можно прочесть в письме Глебу Струве:

Мое положение здесь постепенно все ухудшается: возможность какой-либо работы, даже литературно-научной, сокращается и близка к полному прекращению. Между тем из Англии по-прежнему нет никаких вестей, и я уже начинаю терять надежду. Весь остальной мир по нынешнему положению для меня закрыт209.

Судьбой русского философа заинтересовалось международ­ное научное сообщество: английский филолог-классик, член международного комитета по международному сотрудничеству при Лиге Наций, профессор Гилберт Марри (Gilbert Murray, 1866‒1957) из Оксфорда, которого просили о помощи вышеуказанный

Никола ван Вейк210, а также Вильгельм Кроль (Wilhelm Kroll, 1869‒1939) из Бреслау211 и член Лиги Наций Густав Кульман, писавший, что русский философ «быстро стал известным в немец­ких кругах». Кульман добавлял, что Франк

...хорошо знает немецкую философию и свободно говорит по-немецки. Он часто выступал под эгидой различных организаций, особенно Общества Канта и несколько лет тому назад получил «Lehrauftrag» (лекционную нагрузку. – авт.)212 в Берлинском университете. Ввиду этих практических соображе­ний профессор Франк может рассматриваться как немецкий ученый, и, собственно говоря, он был затронут как немецкий академический преподаватель согласно последнему законодательству213.

Кроме того, «профессор Франк, – по свидетельству Кульма­на, – неплохо знает английский и французский»214.

Вышеупомянутый профессор Гильберт Марри согласился быть посредником в деле философа, поскольку его личный секретарь Жаклин Вилькинсон (Jacqueline Wilkinson) 28 июня 1933 г. передала сообщение в секретариат Советa академической помощи со словами, что Франк «сегодня прислал мне свое резюме и список работ с просьбой переслать Вам»215. Полная документация была собрана к концу 1934 г., и 21 декабря философ получил сообщение от секретаря САП Скиппера (C.M. Skipper) о том, что его письмо от 18 декабря 1934 г. (публикуемое в этой книге) получено и анкета будет зарегистрирована в соответствующей папке216.

Дело Франка рассматривалось довольно долго, и только 2 июля 1936 г. пришел ответ, в котором генеральный секретарь Общества защиты науки и знаний «с сожалением» сообщал, что они до сих пор «не смогли найти никаких средств» для оказания ему помощи. Секретарь заверил, что Общество будет «продолжать свои усилия», и задал вопросы о том, может ли Франк «частично трудоустроиться» в Германии и есть ли у него нансеновский паспорт217. После этого генеральный секретарь Общества защиты науки и знаний переслал документы Франка профессору русского языка Оксфордского университета Сергею Коновалову (1899‒1982), информируя, что философ имеет советский паспорт218, и прося узнать, нет ли у него возможности помочь с трудоустройством Франка в Оксфорде219. Дело и здесь потерпело неудачу. Философ делился с Глебом Струве своими переживаниями:

От Acad<emic> Assist<ance> Council я не имел никаких вестей; кроме официального описного листа, полученного и заполненного мною в ноябре 1934. Но это, как я понимаю, есть формальность, к<ото>рая сама по себе ничего реального не предвещает. <...> Я, конечно, охотно приму всякую работу, поскольку я в состоянии с ней справиться. Но мне пришлось бы приложить много труда, чтобы на старости лет научиться по-английски преподавать русский язык220.

Несколько месяцев спустя Франк продолжал:

Что касается меня, то я также очень признателен тебе за заботу о моей судьбе. Арсеньеву – и м<ожет> б<ыть> Булгакову – я напишу в связи с твоим указанием на комитет, возглавляемый арх<иепископом> Кентерберийским. Но я думаю, что этот комитет заботится о немецких пасторах, т. е. имеет компетенцию, к к<ото>рой мое дело не подходит. М<ожет> б<ыть>, можно было бы скомбинировать воздействие на арх<иепископа> Кентерберийского с делом обо мне, находящимся – вот уже 3 года – в Academic Assistance Council? Дело это лежит без движения, но недавно я имел оттуда письмо, что они меня не забыли и продолжают думать обо мне221.

Наконец, 24 марта 1938 г. Бердяев получил сообщение, в кото­ром сотрудник Общества писал, что представляемый им фонд «в настоящее время весьма ограничен» и вряд ли они смогут «предоставить профессору Франку даже временный грант»222. На это известие Франк отреагировал письмом к Г. Струве:

Если ты, как пишешь, близко знаком с Adams’ом, то не можешь ты попытаться при случае осторожно подтолкнуть мое дело? Дело обо мне лежит в его комитете (Academic Assistance Coun­cil) еще с 1933 г. Пока я жил в Германии, они существенно не могли помогать мне, а заочно устроить меня в Англии было слишком трудно. Теперь Бердяев писал Adams’у, что русская религиозно-философская академия хотела бы нанять меня своим сотрудником, но, не имея сама средств на это, просит о том Academic Assistance Council. Adams ответил Бердяеву пессимистически, но, по другим, дошедшим до меня сведениям, все же считает это дело не безнадежным. Не можешь ли ты запросить его об этом – конечно, не от моего, а от твоего собственного имени? Был бы тебе очень благодарен. Чем чаще напоминают о чем-нибудь, тем больше шансов, что дело будет двинуто, а не задержится на месте223.

Дело Франка действительно не было закрыто, и на протяжении конца 1930-х – вплоть до 1945 г. включительно пред‐

принимались множественные попытки оказать ему и его семье финансовую помощь. Практически в каждом документе оксфордского фонда говорится о «крайней нужде» и «экстренной необходимости» помочь русскому философу, которому в конечном счете удалось вырваться из Германии и поселиться во Франции. Хотя французский, а также английский периоды жизни Франка выходят за хронологические рамки этой книги, стоит тем не менее хотя бы вкратце изложить наиболее важные факты, касающиеся Общества защиты науки и знаний и других организаций, представители которых совместно действовали от имени и во имя Франка, поскольку они имеют прямое отношение к его немецкому периоду – как творчеству, так и обстоятельствам бегства из Германии. Основанием послужат документы архива Оксфордского университета, проливающие новый свет на жизнь Франка в последние годы в Германии и последующий период.

В 30-е гг. вопрос о переселении Франка из Германии поднимался несколько раз. В этой связи философ обращался в различные организации с просьбой оказать ему финансовую поддержку для переезда и продолжения научной работы. Как известно, в судьбе Франка по прошению прот. С. Булгакова принимал близкое участие епископ Чичестерский Джордж Белл (George Kennedy Allen Bell, 1883‒1958)224. Кроме того, 22 апреля 1938 г. Чарлз Сингер (Charles Joseph Singer, 1876‒1960), медик, историк науки и член Общества защиты науки и знаний, исполняя просьбу Уолтера Адамса, переслал епископу Беллу документацию Франка, отмечая при этом следующие пункты:

а) он важный и активный христианский богослов;

b) он особенно пострадал из-за своих антикоммунистических взглядов;

c) он обратился из иудаизма в христианство;

d) его документация подтверждает его исключительно благородный и самоотверженный характер225.

Дж. Белл действительно предпринял конкретные шаги по оказанию помощи Франку. В письме голландскому богослову и генеральному секретарю Всемирного совета церквей Виллему Виссерт Хуфту (Willem Adolph Visser ʽt Hooft, 1900‒1985) он подчеркивал, что Франк является «большим авторитетом в области религии и метафизики и написал книги о аспектах метафизики и богословия, а в настоящее время работает над книгой “Свет во тьме, Царствие и мир”»226, отмечая, что «Семен Франк был первым неарийским богословом из Германии», за которого хлопотали его дру­зья из Совета академической помощи и который «страдал от преследований как со стороны России, так и Германии»227. Имена Франка и его сына Виктора числились в предоставленном Всемирному совету церквей списке немецких беженцев – христианских ученых – под номерами 4 и 5228. Именно благодаря ходатайству Дж. Белла русский философ до конца 1942 г. получал стипендию от Всемирного совета церквей.

Также другие сотрудники Общества защиты науки и знаний подчеркивали еврейское происхождение русского философа. Так, Уолтер Адамс в письме Чарлзу Сингеру объяснял, что Франк «намеренно откладывал присоединение к русской церкви, поскольку не хотел, чтобы его упрекали в стремлении улучшить свое общественное, экономическое или политическое положение в России», продолжая: «В изгнании он чувствовал, что такого рода подозре­ния относительно его обращения не возникнут, и сразу же после оставления России присоединился к русской церкви»229. Адамс ошибочно полагал, что «проф. Франк был крещен после того, как он оставил Россию»230, и ссылался на факт его обращения в письмах

к различным организациям и лицам, которые «интересуются крещеными евреями»231. В письмах и справках, касающихся ходатайства Франка, отчетливо подчеркивается экуменический характер его творчества. Кроме того, многие просители и поручители отмечали вклад Франка в философию религии, богословие и социаль­ную философию. Свою рекомендацию дал и преподобный Уильям Инге, профессор богословия Кембриджского университета и декан собора Св. Павла в Лондоне. Он сообщил, что знаком с философом начиная с 1922 г., когда был представителем русской секции YMKA и помогал в организации Религиозно-философской академии в Берлине, и что Франка высоко ценил председатель Кантовского общества профессор Артур Либерт232.

В деле Франка также принимал участие каноник Джон Альберт Дуглас (J.A. Douglas, 1868‒1956), почетный генсекретарь Совета англиканской церкви по международным отношениям и член Содружества Св. Албана и Св. Сергия. Уолтер Адамс по просьбе Бердяева спрашивал Дугласа о возможности предоставления гран­та на 150 фунтов в год233 или хотя бы 50 фунтов в год234 для продолжения работы Франка в качестве профессора Свято-Сергиевского института в Париже, поскольку, как объяснял Бердяев, средств на выплату жалованья нет. Бердяев сообщал Адамсу, что Франк получил стипендию Французского фонда поддержки науки для завершения работы над «Непостижимым» и что английский грант был бы существенным дополнением, который позволил бы ему читать лекции235. К Дж. Дугласу по просьбе Бердяева обращались также Эстер Симпсон (Esther Simpson, 1903‒1996), помощница генсекретаря236, и сменивший У. Адамса генсекретарь Общества Дэвид Клегхорн Томсон (David Cleghorn Thomson,

1900‒1980)237. В свою очередь, Г. Кульман обращал внимание, что вынужденный переезд Франка из Германии носит «особенно жестокий характер»238, поскольку для русского философа это уже вторая по счету эмиграция.

В результате Франку удалось перебраться во Францию. В начале 1939 г. он обратился к епископу Чичестерскому Джорджу Беллу с просьбой оказать ему финансовую помощь. Однако в то время просьба не была удовлетворена. Одной из причин отказа был возраст Франка, который «не предрасполагал» к тому, чтобы он мог начать новый этап в своей карьере239.

Еще в 1942 г. Франк собирался переехать из Франции в Англию и уже получил визу, но неожиданно, в течение всего лишь нескольких дней, юг Франции был оккупирован итальянскими войсками, и философ был вынужден остаться240. Только в 1945 г., после окончания Второй мировой войны и частичного выздоровления, Франку, страдавшему болезнью сердца, ему удалось получить грант на переезд семьи в Лондон (с предупреждением, что помощь не распространяется на дальнейшее содержание в Англии). Совместный грант на 40 фунтов был предоставлен следующими организациями: 20 фунтов от Общества защиты науки и зна­ний, 10 фунтов от экуменического благотворительного Треста Гарольда Бакстона (Harold Buxton Trust), поддерживающего православных христиан, и 10 фунтов от англиканского Фонда помощи русскому духовенству и церкви (The Russian Clergy and Church Aid Fund). В архиве Оксфордской библиотеки хранятся подробные отчеты (включая бухгалтерские) и письма, которые пересылались от одних лиц к другим, в чем ключевую роль

сыграл сын философа Виктор Франк, неотступно просивший о помощи в самых различных инстанциях (подтверждение о полу­чении средств с указанием сумм было подписано Виктором 28 августа 1945 г. и зарегистрировано 29 августа241). Благодаря полученному гранту начался последний период жизни и творчества Франка, но это уже отдельная история.

Статьи и конспекты С.Л. Франка

Переписка С.Л. Франка

Запись беседы Пола Андерсона с проф. С.Л. Франком
(Берлин, 4 октября 1923 г.)

В 1923 г. Пол Андерсон (Paul Anderson, 1894‒1982), секретарь американской молодежной христианской ассоциации (YMCA) по делам России, провел интервью с представителями русской эмиграции в Берлине. Сохранилась машинописная запись его бе­сед с экономистом и политическим деятелем, бывшим министром С.Н. Прокоповичем (1871‒1955) и С.Л. Франком1. Ниже публикуется расшифровка машинописи и перевод записи интервью Пола Андерсона с Франком, которое является существенным дополнением к уже изданному протоколу допроса философа ГПУ и другим документам, касающимся его высылки из Советской России2. Оригинал документа хранится в Фонде Пола Андерсона (16 бокс) Российского и Восточноевропейского Центра Иллинойсского университета в Урбане-Шампейне (США). Согласно каталогу архива, там же, в 8 боксе, должна находиться краткая биография Франка, а также Н.A. Бердяева, П.Н. Евдокимова, Л.A. Зандера, С.M. Зерновой и других мыслителей и деятелей русской эмиграции, од­нако сотрудница архива Джеймитрис Иветт Римкус (Jameatris Yvette Rimkus) сообщила,

что пока папку с биографией Франка обнаружить не удалось. Скорее всего английский оригинал является расшифровкой стенограммы, поскольку содержит некоторые стилистические и ор­фографические шероховатости и огрехи.