ПРОТАГОР (Προταγόρας)
из Абдер (ок. 485–415 до н. э.), основоположник движения
софистов, ритор, философ, политический деятель.
Жизнь. Род. в г. Абдеры во Фракии. Известный в изложении Диогена Лаэртия рассказ о том, что П. в молодости был носильщиком (хвороста или корзин) и затем, придумав хитроумное устройство для переноски грузов, попал, уже немолодым человеком, в ученики и секретари к
Демокриту, недостоверен (Heinimann 1976, S. 143; само изобретение П., возможно, исторично, ср. D. L. IX 53 = Arist. fr. 63 Rose) и восходит к Эпикуру (DK68 A 9, DK80 B 3; D. L. IX 53, ср. IX 50), который, по-видимому, таким образом пытался обвинить П. в плагиате у Демокрита. Бесспорно, напротив, что Демокрит писал против П. (68 B 156, 80 A 15).
П., по возрасту старший из софистов, начал свою преподавательскую деятельность в нач.
450-х. Он неоднократно посещал Афины (Plat.
Prot. 310e; 80 A11). Ему было поручено составление законов для Фурий (D. L. IX 50) – общегреческой колонии, выведенной в Южн. Италию в 443, по инициативе Перикла, что показывает значительный авторитет П. и близость к афинскому правительству (см. также А 10); о его популярности в Афинах позволяет судить начало платоновского «
Протагора», действие которого приурочено примерно к 432. П. принадлежит описание мужественного поведения Перикла во время эпидемии 430–429 в Афинах (B 9, единственный сохранившийся образец стиля П.). Нападки на П. содержатся в афинских комедиях, поставленных в 423 и 421 (А 11).
Ок. 415 П. был обвинен в нечестии за утверждение, что он не может ни утверждать, ни отрицать существование богов; согласно одной версии, вряд ли достоверной, он утонул на пути из Афин (возможно, П. сам покинул Афины до начала процесса: D. L. IX 54; A 12; суровость преследования, очевидно, была спровоцирована публичным чтением сочинения «О богах», см. также A 11). Достоверность рассказа о том, что его книги были сожжены по распоряжению властей (D. L. IX 52
= A 1, ср. A 3, 4,
23), невелика – это акция, не имеющая аналогий в Греции классической эпохи (Müller, 1976).
Сочинения. Фрагменты из произведений П. и свидетельства о его учении немногочисленны и лишь в отдельных случаях могут быть отнесены к известным названиям его сочинений (их список см.: D. L. IX 52; с учетом других источников этот список может быть дополнен). Онтологическая и эпистемологическая проблематика трактовалась в соч. «Истина» (другое название – Καταβάλλοντες [sc. λόγοι], «Повергающие наземь доводы»), в начале которого приводилось знаменитое положение «человек – мера вещей». Сочинение «О сущем» было направлено против элеатов (B 2); «Антилогии», судя по враждебной Платону традиции (B
3), согласно которой это сочинение предвосхищало положения платоновского «Государства», было посвящено этико-политическим вопросам (возможно, на то же сочинение П. указывает название «О государстве»);
«О борьбе» содержало приемы аргументации против представителей различных искусств (B 8), «О математических науках» – критические высказывания об основоположениях этих областей знания (B
7). Положение о невозможности отрицать или утверждать существование богов стояло в начале сочинения «О богах»
(B 4). Cодержание сочинений «О добродетелях» и «О первоначальном состоянии», вероятно, отразилось в платоновском «Протагоре».
Источники. Восполнением немногочисленных сохранившихся свидетельств об учении П. служат рассуждения, которые произносит П. как персонаж платоновских диалогов «Протагор» и «Теэтет». В первом из них Сократ демонстрирует П., претендующему на воспитание будущих правителей государства, его беспомощность в определении того, что есть добродетель, которую он намерен преподавать. Во втором релятивистский принцип П. «человек – мера» (лат. homo mensura), сенсуализм и гераклитовское учение рассматриваются как взаимно предполагающие друг друга и опровергаются в качестве наиболее серьезной угрозы для основных принципов платоновской философии. Рассуждения П. в платоновских диалогах, без которых невозможно исследование взглядов исторического П., требуют критического подхода в плане их достоверности. Несомненно, Платон представлял воззрения своего оппонента более последовательными, чем они были на самом деле, а также извлекал из его положений следствия, которые еще не были ясны при жизни П. Достоверность протагоровского «мифа» о происхождении добродетелей (Prot. 320c – 323a = 80 C 1) в целом весьма высока (Müller 1976, S. 312–340; Manuwald 1996, S. 102–131), еще меньше оснований сомневаться в историчности примыкающего к нему рассуждения о роли различных видов обучения в формировании добродетели (Prot. 323a – 328d); в «Теэтете» непосредственное истолкование положения homo mensura (152a–c) несомненно близко к подлинному учению П., напротив, «тайное учение» (Theaet.
152c–e), согласно которому П. оказывается сторонником положения о текучести материи, фиктивно и представляет собой лишь попытку извлечь из взглядов П. их онтологические следствия, важные для Платона (к этому месту Платона восходит и сходное учение, которое приписывает П. Секст Эмпирик: Pyrrh. I, 216–219 = A 14). Достоверность т. н. «защиты» П. (Theaet. 165e – 168c) остается спорной (Burnyeat 1990, p. 22 прим. 30; Kerferd 1981, p. 104).
Аристотель несомненно обращался к произведениями П., чьи воззрения он критикует в ряде случаев. Интерес к П. сохранялся в эпоху эллинизма и Римской империи, но упоминания его философских воззрений (в основном положение «человек – мера» и сомнение в существовании богов) показывают поверхностное знакомство с ними, даже у Секста Эмпирика, хотя, как видно из замечания Порфирия (80 B 2), какие-то из сочинений П. были еще доступны в 3 в. н. э. Рассуждение П. в «Комментарии на Псалмы» Дидима Слепого (4 в. н. э., папирус из Туры в Египте, впервые опубликованный в 1966) восходит к доксографическому компендию скептического направления (Kerferd
1981, 35).
Учение. О характере и целях преподавания П. дает представление его речь в платоновском «Протагоре»: он обещает научить управлению домашними делами и помочь достижению первенства в политической жизни «в речах и делах», противопоставляя его как узкопрофессиональному образованию, так и дисциплинам «квадривия», которые преподавал
Гиппий (Plat. Prot. 318e–319а, ср. Resp. 600de). Согласно Платону (Prot. 349a), П. первым стал называть себя «софистом» в качестве преподавателя «добродетели» и общеобразовательных дисциплин и брать деньги за обучение. Хотя его обучение было нацелено на то, что полезно для политической деятельности и организующей осью его служила риторика, круг преподаваемых предметов оказывается весьма широким: словесность (грамматика, толкование поэтических произведений), навыки логической аргументации, сведения о праве и государственных институтах, философские вопросы. Интеллектуальное и нравственное воспитание в известной степени отождествляются: обучение у П. изображается как последний этап воспитания «политической добродетели», начатого с раннего детства самим афинским укладом жизни, школой и государственными институтами (Prot. 324c–328c). Очевидно, что моральные стандарты носителя «политической добродетели» в протагоровском смысле не расходятся с принятыми в обществе и вместе с тем что в своих высших проявлениях она мыслится как интеллектуальное совершенство, достижимое лишь для тех, кто прошел школу софиста. Другие высказывания, подчеркивающие роль природных задатков, необходимость занятий смолоду, роль привычки и упражнения (B 3, ср.: Plat. Prot. 323cd), трудности учения (B 10–12), дополняя платоновское свидетельство, показывают П. как первого теоретика педагогики.
Человек – мера вещей. Философски наиболее значительным является положение П.: «Человек есть мера всех вещей (πάντων χρημάτων μέτρον): существующих – что они есть, несуществующих, что их нет. Каковым мне представляется нечто, таково оно для меня. Каковым оно представляется тебе, таково для тебя» (Plat. Theaet. 152a, ср. более кратко: Crat. 385ef; ср.: A 14). Пояснением служит пример с ветром (Theaet. 152b, вероятно, восходящий к самому П.), из которого следует, что ветер сам по себе не является ни холодным, ни не холодным, но холоден для мерзнущего и не таков для того, кто не мерзнет. Т. обр., согласно П.,
1) объект обладает теми или иными свойствами не сам по себе, но всегда только относительно того или иного субъекта; 2) суждения субъекта о предмете, основанные на представлении о нем, не могут быть опровергнуты, они всегда истинны для данного субъкта. Под «человеком», чьи представления являются мерилом, т. е. критерием существования, П. понимал не человека как такового (родовое понятие), но индивидуального субъекта (GUTHRIE 1969, p. 188–189, Kerferd 1981, p. 88, ср.:
Huss 1996). Компромиссное предположение, что П. ссылается на конфликт отдельных представлений о предмете только для того, чтобы доказать истинность обыденных суждений о мире людей в целом, в противоположность досократикам, противопоставлявшим истинность своих положений заблуждениям обычных людей (Kapp 1936, S. 70–73; см. также: Fritz K. von. 1971, S. 67–71; 1957, S. 908–921), опирается в первую очередь на замечание, что П. мог бы поставить на место человека в своем утверждении свинью или обезьяну (Plat. Theaet. 161c). Оно, однако, лишь подразумевает, что П. игнорирует различия в степени разумности и обоснованности конфликтующих суждений (ср. Plat. Crat. 386c). В целом же, согласно Платону и последующей традиции, П. ставил своей целью доказать отсутствие объективных критериев истинности суждения отдельных субъектов. В то же время П., если верить Платону, распространял свое положение и на коллективных субъектов: законы, принимаемые гражданским коллективом, истинны для этого сообщества, пока не будут отменены (Theaet. 166c).
Как видно из примера в «Теэтете» (152b), «вещи» (χρήματα) у П. это свойства предметов, а их «существование» – наличие или отсутствие этих свойств в данный момент, удостоверяемое безошибочными (для самого субъекта) непосредственными представлениями. Вывод о равной истинности подобных суждений П. распространил по аналогии на суждения, не основанные непосредственно на чувственном восприятии, а также на суждения о существовании онтологического порядка. В дальнейшем рассуждении в «Теэтете» принцип «человек – мера» распространяется на знания, которые ученик получает у софиста, и на суждения о справедливом и несправедливом (Theaet. 167ab).
Другие свидетельства показывают, что аргументация П. против положений философского, научного знания и традиционных представлений сводятся к указанию на их противоречие данным непосредственного чувственного опыта. П. полемизировал против элеатов, в частности, выдвигая против парадокса
Зенона Элейского доводы, основанные на устранении явлений, находящихся за пределами чувств (DK29 А 29). Сохранился аргумент П. против геометров, из сочинения, в котором приводились образцы доказательств против основных положений различных областей знания (DK80 B 8), состоит в том, что поскольку на практике круг не касается линейки только в одной точке, то не существует таких прямых и окружностей, существование которых предполагает геометрия (B 7). Возможно, П. отрицал истинность и других положений теоретической математики (Лурье 1947, с.
123). В сочинении «О богах» П. писал, что не знает, существуют боги или нет и как они выглядят, ссылаясь на «неочевидность» богов для восприятия и на краткость человеческой жизни (B 4, ср. А 12), снова делая безошибочность чувственного опыта критерием надежности суждения. Личная форма этого утверждения, однако, показывает, что П. готов признать веру других, основанную на надежных для них представлениях. В позднейшей традиции позиция П. нередко истолковывалась как завуалированный атеизм (А 12, 23).
Согласно позиции П. в «Теэтете», конфликтующие представления о предмете нескольких субъектов истинны для каждого из них (что соответствует релятивизму в современном понимании: нет критериев для выбора между противоположными суждениями). В послеплатоновских свидетельствах, однако, тезис П. часто передается без оговорки об истинности представлений для с амого субъект а, в форме утверждения, что каждое из конфликтующих представлений истинно бе зусловно. На этом основывается демокритовское и платоновское опровержение релятивизма П. (т. н.
περιτροπή 80 A 15). Аристотель (Met. III, 4–6) рассматривает положение П. в подобной трактовке как нарушающее закон противоречия (Burnyeat 1976 (1), p. 45–46). Возможно, П. не сознавал различий между двумя этими позициями, которое в действительности трудно провести, когда суждения субъекта выходят за рамки элементарных ощущений и относятся к тому, что касается и других людей. Релятивистская констатация множественности равноправных истин была для П. не самоцелью, но способом ограничения претензий на общезначимость определенных положений теоретического знания (метафизика, математика) и традиционных представлений (вера в существование богов), что придавало его тезису сверхсубъективный характер.
Полагая «истинными» для каждого, т. е. не подлежащими опровержению, любые суждения, в т. ч. вступающие в конфликт с суждениями других, П. вводит практический критерий для различения субъективных представлений – они могут быть лучшими и худшими для самого субъекта, и понятие экспертизы специалиста: если больному еда кажется горькой, а здоровому та же еда – не горькой, врач постарается не переубедить, но вылечить больного, так что его ощущения от еды изменятся и станут «лучшими» (Theaet.
166е–167a). Сходный критерий П. применяет и к более широкому кругу представлений: профессия софиста, в частности, состоит в том, что он изменяет худшее состояние своих воспитанников при помощи своих занятий на лучшие и, соответственно, их представления, а искусный оратор делает так, что гражданскому сообществу представляются справедливыми те законы, которые полезнее для сообщества, при том что принятые законы равно справедливы для данного сообщества, пока они не отменены. Принятие и отмена закона основываются в конечном счете на представлении о его справедливости и несправедливости столь же непосредственном, как ощущения тепла и холода или горечи и сладости. Специалист не располагает неоспоримым, общезначимым знанием о самом предмете, но обладает умением воздействовать на подопечного в более полезном для того, как представляется специалисту, направлении. Трудно сказать, в какой мере это понимание, соответствующее общему взгляду Платона на характер софистического образования, соответствует взглядам исторического П.
Т. обр., П., считая равно произвольными любые положения, не имеющие непосредственной опоры в опыте, признает существование эффективного знания в практической сфере, способного различать полезное и вредное и изменять состояния людей (медицина, юриспруденция, политика и т. п.). П. в изображении Платона исходит из того, что специалист будет руководствоваться благом своих подопечных, однако не обладает точным знанием этого блага, сводя знание к субъективным представлениям.
Философское и научное значение принципа homo mensura состоит в открытии принципа неограниченной релятивности (до этого в греческой философской литературе встречались лишь утверждения об относительном характере тех или иных верований, представлений или о релятивности представлений человека в родовом смысле в противоположность представлениям других живых существ). Хотя непосредственно тезис П. был направлен против учений досократиков, в первую очередь Парменида, исходивших из того, что их истины имеют общезначимый характер, он способствовал пониманию относительности чувственно воспринимаемых свойств предметов в целом и постановке вопроса об их отношении к тому, что существует безусловно и объективно. До Протагора такие свойства, как цвет, запах и т. д., рассматривались или как принадлежащие самим первоначалам (Гераклит, Анаксагор, Эмпедокл), или как нечто представляющее собой лишь обман чувств (Парменид). Демокрит, приняв тезис, впервые сформулированный П., о «конфликте» восприятий одной и той же конкретной вещи от вида к виду, от субъекта к субъкту, у одного и того же субъекта в зависимости от его состояний, пришел к выводу, что все чувственно воспринимаемые свойства не принадлежат самим объектам (DK68 A 112). Однако Демокрит, который детально оспаривал релятивизм П. (68 B 156; 80 A 11), противопоставил релятивистской констатации этой вариативности ее объяснение, основанное на атомистической физике: вариативность в восприятии является следствием изменчивости и объекта, и субъекта, и самой среды (68 B 9), указав, т. обр., на возможность объективного описания лежащих в основе восприятия процессов.
Риторика. Традиция приписывает П. различные новшества в преподавании риторики и приемов ведения спора (эристика), утверждение, что о любой вещи могут быть высказаны два противоположных утверждения, практику упражнений в аргументации против любых выдвинутых положений, технику опровержения путем подведения противника к противоречию при помощи цепочки вопросов, что формально напоминает сократовский метод (80 A 1 §51; 53). Подобная тренировка для дискуссий – теоретических, судебных и политических, – сама по себе не связанная с релятивизмом и имевшая сугубо формальный характер, была истолкована как выражение беспринципности. Обещание П. научить учеников сделать более слабый довод более сильным изображается в «Облаках» Аристофана как рекомендация превзойти противника в обмане (Nub. 111–114 = DK80 C 2). Аристотель, соглашаясь с порицаниями этого положения П., относит стоящую за ним практику к типичным для софистической риторики попыткам выдать правдоподобное при определенных обстоятельствах за безусловно правдоподобное (A 21).
Теория языка. П. был основоположником систематического изучения греческого языка, впоследствии продолженного другими софистами. Он ввел разделение высказываний на четыре класса: вопрос, ответ, просьба, приказ (80 А 1), три рода существительных (мужской, женский и род неодушевленных предметов, А 27), с той и другой классификацией связаны критические замечания по поводу употребления наклонений (неправильности у Гомера, А 28) и соответствия окончания слова его родовой принадлежности (С 3). Усилия П. были направлены на обучение правильному словоупотреблению (Plat. Prot. 339a), но не на реформу языка в целом.
Этико-политические воззрения. В диалоге «Протагор» в ответ на вопрос Сократа, можно ли научиться добродетели, П. дает ответ в форме сказания (мифа): человек является творением Прометея, наделившего свое создание «техническими» способностями, похищенными с Олимпа, благодаря которым человеческий род, родственный в силу этого богам, сумел быстро создать искусства и ремесла, язык и религию. Однако страдая от нападений зверей и испытывая в силу этого потребность в создании сообщества, люди, не получив в дар от Прометея при творении «политической добродетели», не могли ужиться вместе. Зевс, сжалившись над людьми, распределяет между ними это свойство.
Нередко высказывались сомнения в том, что эта притча отражает взгляды исторического П., прежде всего из-за ее кажущегося противоречия религиозному агностицизму П., однако участие богов может подразумевать, что люди гипостазировали в образе богов свои собственные свойства (Müller 1976, S. 313–318), или же быть истолковано в агностическом духе – как признание того, что в цивилизации присутствуют элементы, которые не поддаются рациональному объяснению и которые могут быть поэтому, в согласии с традицией, отнесены на счет участия богов в судьбах человечества. Достижения «технического» характера являются, по П., делом одаренных в том или ином отношении индивидов, тогда как основы социальной жизни покоятся на предрасположенности к ней всех или, по крайней мере, большинства людей (322c). В то же время «политическая добродетель» не врождена, но является предметом воспитания, в котором так или иначе участвует все общество (325a–326e). Позднейшее наделение людей способностью к общественной жизни не только демонстрирует необходимость подобных свойств даже при наличии технических навыков, но и указывает, что способность жить в обществе возникла лишь постепенно, на определенной стадии развития (ею не обладают некоторые народы, см.
327d). «Миф» и следующее за ним «рассуждение», следовательно, не взаимозаменяемы, но дополняют друг друга. Первый представляет собой указание на происхождении у людей понятия о социальных свойствах, второе демонстрирует необходимость обучения им и пути достижения этого в обществе, основанном на этих свойствах.
Доказательство в «Протагоре», что обычные граждане обладают, в той или иной степени, «политической добродетелью», т. е. компетенцией в государственных делах, как и признание правомерности законодательных решений большинства (Theaet. 167c), показывают П. как сторонника фундаментальных принципов демократии. Оптимизм речи в «Протагоре», вера в воспитательную силу политических институтов демократии и ее образовательной системы, частью которой П. считает и свое преподавание, по-видимому, историчны. Тот же оптимистический рационализм лежит в основе положения П. о желательности изменения законов, руководствуясь пользой (Theaet. 167c).
П. первым оспорил традиционное традиционное понимание наказания как возмездия и выдвинул в качестве его целей исправление преступника, подавление неисправимых и устрашение других, подчинив его тем самым принципу практической целесообразности, что не предполагает, однако, автоматически требования смягчения наказаний (это положение П. разделял и Платон, Manuwald 1999; об интересе П. к теории наказания говорит и свидетельство об обсуждении им с Периклом проблемы вменяемости преступления, 80 А 10). В совокупности политическое мировоззрение П. является рационализмом, прагматизмом и приверженностью к демократии, которой руководит образованная элита, что ближе всего соответствует Афинам в правление Перикла. Напротив, вера П. в воспитательное воздействие государства на граждан, как и отсутствие у него высказываний, ограничивающих роль государства защитой жизни и имущества граждан (ср. с учениями о договоре), не позволяют отнести его к сторонникам идеологии, напоминающей либерализм, с которым часто связывают имя П.
Фрагм. и свидетельства: DK II, 253–271 (рус. пер.
Маковельский А. О. Софисты. Вып. 1–2. Баку, 1940–1941); I sofi sti: Testimonianze e frammenti. Ed. M. Untersteiner. Fasc. I. Fir.,
1961
2. Н о в ы е ф р а гм е н т ы :
Decleva Caizzi F. Protagoras (3T = PTura V 222, 18– 29), – CPF I, 1***.1, 1999, p. 668–676;
Mejer J. The Alleged New Fragment of Protagoras (1972), – Sophistik. Hrsg. von C. J. Classen. Darmst., 1976, S. 306–311.
Протагор в платоновских диалогах.
Platon. Protagoras. Übersetzung und Komm. v. B. Manuwald. Gött., 1999;
Cornford F. M. Plato’s Theory of Knowledge: The «Theaetetus»
and the «Sophist»
of Plato. L.; N. Y., 1935 (1957
2);
Burnyeat M. The «Theaetetus»
of Plato. Tr. by M. J. Levett rev. by M. Burnyeat. Indnp.; Camb., 1990;
Sedley D. N. The Midwife of Platonism: Text and Subtext in Plato’s «Theaetetus». Oxf., 2004.
Лит.: Изложения в рамках общих т рудов:
Gomperz H.
Sophistik und Rhetorik. Lpz.; B., 1912; GUTHRIE, HistGrPhilos III. The Fifth Century Enlightenment. Camb., 1969;
Kerferd G. B. The Sophistic Movement. Cambr., 1981;
Kerferd G. B.,
Flashar H. Die Sophistik, – GGPh, Antike 2. 1, 1998, S. 1–137 (библ.); Фило софские воз зрения.
Kapp E. [Rez.:] Langerbeck H. Doxis Epirhysmie, –
Gnomon 12, 1936, S. 65–77, 158–169;
Fritz K. von. Nous and Noein in Presocratic Philosophy. Part II, –
CPhil 41, 1, 1946, p. 24–34 (repr. Presocratics. Ed. by A. Mourelatos. Princ., 1971, p. 67–71);
Idem. Protagoras, – RE, 23, 1957, Sp. 908–921;
Vlastos G. Introduction, – Plato. Protagoras. Tr. by B. Jowett, rev. by M. Ostwald. N. Y., 1956, p. VII–LXVI;
Heinimann F. Vorplatonische Theorie der τέχνη (1961), – Sophistik. Hrsg. v. C. J. Classen. Darmst., 1976. S. 127–169;
Müller C. W. Protagoras über die Götter (1967/1976), – Ibid., S. 312–340;
Burnyeat M. F. Protagoras and Self-Refutation in later Greek Philosophy, –
PhRev 85, 1976, p. 44–69;
Idem. Protagoras and Self-Refutation in Plato’s «Theaetetus»,
– Ibid., p. 172–195;
Decleva Caizzi F. La tradizione protagorea ed un frammento di Diogene di Enoanda, –
RFIC 104, 1976, p. 435–442;
Idem. Il frammento 1 DK di Protagora: nota critica, –
Acme 31, 1978, p. 11–35;
Manuwald B. Platon oder Protagoras? Zur grossen Rede des Protagoras (Plat. Prot. 320c8–328d2), – ΛΗΝΑΙΚΑ: Festschrift für C W Müller. Hrsg. v. Chr. Mueller-Goldingen, K. Sier. Stuttg.; Lpz., 1996, S. 102–131;
Huss B. Der homo-mensura Satz des Protagoras. Ein Forschungsbericht, –
Gymnasium 103, 1996, S. 229–257;
Лурье С. Я. Очерки из истории античной науки. М.; Л., 1947.
А. Л. ВЕРЛИНСКИЙ
