АТАРАКСИЯ (греч. ἀταραξία [ἀ priv. ταραχή, волнение, смятение, трево­га], термин античной этики: «невозмутимость», «безмятежность». Наиболее общий смысл заключается в идеале невосприимчивости души к аффектам, переносе внимания с внешних обстоятельств на внутреннее состояние и в предпочтении разума чувствам, – понимание разделяемое практически все­ми античными школами; наибольшее значение термин приобрел в этике эпикурейцев и скептиков. Впервые существительное ἀταραξία предложил, вероятно, Демокрит: «…счастье же он называет и благим состоянием духа, и уравновешенностью, и гармонией, и размеренностью, и безмятежностью-­атараксией» (fr. 742 Лурье = Stob. II 7, 31, p. 52, 13 Wachsm.) и «Мудрость, неустрашимая невозмутимость-атараксия – превыше всего» (fr. 743 = Stob. III 7, 74) – ср. другой неологизм Демокрита, «неустрашимость» (ἀθαμβίη), с которым атараксия близка и в последующей традиции его вытесняет.

Для истории понятия ἀταραξία важно употребление прилагательного «невозмутимый» (ἀτάραχος) у Аристотеля в определении таких добродете­лей, как πραότης (ровность характера, сдержанность): «сдержанный чело­век старается оставаться невозмутимым и не подчиняться чувствам, а сле­довать разуму» (E. N. 1125b34), и ἀνδρεία (мужество), см. E. N. 1117а18. 31. Аристотелевское понимание «невозмутимого» состояния как состояния подчиненности чувств разуму (формула для всякой добродетели) вместе с демокритовским понятием атараксии оказало влияние на эпикурейскую «невозмутимость» – вероятно, через посредство атомиста Навсифана, уче­ника Пиррона и учителя Эпикура: Навсифан вместо демокритовской «не­устрашимости» использовал новый термин «несмутимость» (ἀκαταπληξία), сходный с атараксией. Кроме того, Эпикур учился у Ксенократа, для которо­го засвидетельствовано употребление однокоренного слова «возмущение» в важном контексте: причина занятий философией состоит в «прекращении возмущений (ταραχῶδες) в нашей жизни по поводу вещей» (fr. 4 Heinze).

В связи с Пирроном (свидетельство Посидония у Диогена Лаэртия) ата­раксия появляется как метафора для описания состояния духа истинного мудреца: «На корабле во время бури, когда спутники его впали в уныние, он [Пиррон] оставался спокоен и ободрял их, показывая на корабельного поросенка, который ел себе и ел, и говоря, что в такой безмятежности-ата­раксии и должен пребывать мудрец» (D. L. IX 68). В школьном пирронизме (Энесидем, Тимон, Секст Эмпирик) и академическом скепсисе (Аркесилай) атараксия устойчиво связана с термином «воздержание от суждений» (эпо­хе), причем Секст Эмпирик конечной целью всегда называет атараксию, а Диоген Лаэртий и Аркесилай (ap. Sext. Pyrrh. I 232, 8) – эпохе: «Конечной целью скептики считают эпохе, за которым как тень следует атараксия» (D. L. IX 107); «Эпохе – это остановка рассуждения (στάσις διανοίας), ко­гда мы ничего не отрицаем и ничего не утверждаем; а атараксия – это без­мятежность и спокойствие души (ἀοχλησία καὶ γαληνότης)», она «приходит вместе с эпохе» (Sext. Pyrrh. I 10), ср. также I 31: «следует за эпохе». То, что атараксия описывает состояние разума (= разумной души), а не чувств, показывает разграничение атараксии и метриопатии («умеренность», тер­мин исходно перипатетический) как конечных целей: «В том, что подле­жит [оценочному] мнению, целью скептика является атараксия, а в том, что мы вынуждены испытывать – метриопатия», Pyrrh. I 30, 7, ср. I 25, 4–6. Имеется в виду, что скептик, как и все люди, испытывает чувства приятного и болезненного, но он не судит о том, хорошо это или плохо. Соотношение между атараксией или эпохе (то и другое называется конечной целью, хотя чаще все же атараксия, ср. Pyrrh. I 1–30) Секст Эмпирик демонстрирует с помощью живописной метафоры: «Говорят, что он [живописец Апеллес], рисуя лошадь и пожелав изобразить на картине пену лошади, потерпел та­кую неудачу, что отказался от этого и бросил в картину губку, которой обык­новенно снимал с кисти краски; и губка, коснувшись лошади, воспроизвела подобие пены. Так и скептики вначале надеялись достичь атараксии путем суждения о несоответствии видимого и мыслимого; но, оказавшись не в со­стоянии этого сделать, они воздержались от суждений, и следствием их воз­держания как бы случайно явилась атараксия, как тень за телом» (I 29).

Если у скептиков атараксия была связана с эпохе («за эпохе следует ата­раксия»), у Эпикура атараксия связана с удовольствием (ἡδονή), которое по­является при атараксии. В этике Эпикура конечная цель, удовольствие, ха­рактеризовалась как отсутствие телесной боли и душевных смятений (μήτε ταράττεσθαι κατὰ ψυχήν) (D. L. X 131. 8–11), иногда душевная атараксия прямо называется «конечной целью» (см. X 128. 3–4) вместе с телесным здоровьем. Вместе с безболезненностью (ἀπονία) Эпикур называл атарак­сию «устойчивыми удовольствиями» (καταστηματικαὶ ἡδοναί), в отличие от радости и веселья, определяемыми как «изменчивые удовольствия» (X 136. 10–12). Душевные удовольствия Эпикур полагал выше телесных и свя­зывал их с добродетелями и разумом.

Тревоги в душе возникают прежде всего от ложных мнений о богах и о смерти, вызывающих в людях чувство страха, – «трезвое рассуждение» избавляет ложные мнения и приводит к атараксии (ср. X 132); состояние атараксии – это сосредоточение на «самом общем и главном» (X 82). Как и скептики, эпикурейцы рассматривали науки о природе лишь как пропе­девтику к этике и, соответственно, средство для достижения атараксии (ср. Секст Эмпирик: «Мы касаемся наук о природе ради атараксии» (Pyrrh. I 18); Эпикур: «Конечной целью изучения небесных явлений, как и всего ос­тального, является атараксия и твердая уверенность (πίστιν βέβαιον), D. L. X 85), однако пути к этой атараксии у двух школ были разные: эпикурей­цы предлагали «многообразие объяснений» (X 100) для чувственных фено­менов, скептики же воздерживались от суждений о явлениях. По Эпикуру, «кто борется с очевидностями, тот никогда не сможет достигнуть истинной атараксии» (X 96). В этом смысле эпикурейская атараксия близка к стои­ческому понятию адиафора (безразличное) – все науки оказываются без­различными для счастья, и это положение полемически направлено против аристотелевского понимания счастья, неразрывно связанного с теоретиче­ской добродетелью.

У стоиков атараксия часто используется в значении, близком к апатии. В Поздней Стое атараксия терминологически была несколько более востре­бована, чем в Ранней. Марк Аврелий различает невозмутимость-атараксию как состояние, обусловленное внешними вещами и событиями, и справед­ливость как зависимую только от самого человека (Marc Aur. IX 31, 1) – возможно, это различие было предложено еще Посидонием (ср. fr. 453d Theiler). Эпиктет в «Беседах» посвящает атараксии отдельное рассуждение (см. Epict. Diss. II 2) и также исходит из понимания атараксии как разумно­го, спокойного отношения к внешнему имуществу, к внешним ситуациям, почету, собственному телу, своей жизни или смерти, показывая, что нера­зумное поведение здесь приводит к порабощению человека. Т. обр., атарак­сия в данных контекстах является следствием апатии как истинно разумно­го и свободного состояния души.

Литература

• Striker G. Ataraxia. Happiness as Tranquillity, – Striker G. Essays on Hellenistic Epistemology and Ethics. Camb., 1996, p. 183–195;
• Warren J. Epicurus and Democritean Ethics: An Archaeology of Ataraxia. Camb., 2002.

М. А. СОЛОПОВА