|
|
|
СОКРАТ (Σωκράτης) из Афин (469–399 до н.э.), др.-греч. философ, учитель Платона; был признан образцом истинного философа и праведника в большинстве философских школ Античности. С именем Сократа связано распространенное в литературе кон. 19 – сер. 20 в. деление истории античной философии на до- и послесократовскую, отражающее интерес ранних философов 6 – нач. 5 в. до н.э. к натурфилософии («Досократики»), и последующего поколения софистов 5 в. – к этико-политическим темам, главная из которых – воспитание добродетельного человека и гражданина (см. Пайдейя). Учение Сократа было устным; все свободное время он проводил в беседах с приезжими софистами и местными гражданами, политиками и обывателями, друзьями и незнакомыми – на темы, ставшие традиционными для софистической практики: о добре и о зле, добродетели и пороке, прекрасном и безобразном, можно ли научить быть хорошим и как приобретается знание. Об этих беседах мы можем составить представление благодаря в основном двум авторам – Ксенофонту и Платону. Кроме их сочинений имеются также: фрагменты и свидетельства о содержании «сократических диалогов» других сократиков – Эсхина, Федона, Антисфена, Евклида, Аристиппа; пародийное изображение Сократа в комедии Аристофана «Облака» (поставлена в 423) и ряд замечаний о Сократе у Аристотеля, родившегося поколением после казни Сократа. Проблема достоверности изображения личности Сократа в сохранившихся произведениях – ключевой вопрос всех исследований о нем.
Философия Сократа, которую сам он как некое «учение» никому не предлагал и которая, по существу, совпадала с образом его жизни, едва ли может быть изложена систематически. Тем не менее на основании различных свидетельств, из которых предпочтение, как правило, отдается «Апологии Сократа» и ранним диалогам Платона, обычно указывают по крайней мере три особенности сократовой философии: 1) ее разговорный («диалектический») характер; 2) определение понятий путем индукции (ἐπαγωγή); 3) этический рационализм, выражаемый формулой «добродетель есть знание».
Диалогизм учения С., общительного по своей натуре, имел следующее обоснование: С. утверждал, что сам он «ничего не знает» и потому расспрашивает других, чтобы стать мудрым (зачем становиться мудрым, не обсуждается – знание есть абсолютная ценность, привлекательная сама по себе). Свой метод собеседования С. называл майевтикой («повивальным искусством»), имея в виду, что только помогает «рождению» знания, но сам не является его источником. Поскольку не вопрос, а ответ является положительным утверждением, то «знающим» считался собеседник, а С., оставаясь «незнающим», оценивал это знание, в результате чего оно неизменно оказывалось ложным. Обычные приемы ведения диалога у С.: опровержение через приведение к противоречию (техника опровержения-«эленксиса» была отработана софистами) и ирония – притворное неведение, уход от прямых ответов: «ты над другими посмеиваешься – всем задаешь вопросы и всех опровергаешь, сам же ни о чем своего мнения не высказываешь» (Xen. Mem. IV 4, 9.3–4 – Гиппий о С.); «вот она, обычная ирония Сократа! Я уж и здесь всем заранее говорил, что ты не пожелаешь отвечать, а будешь подсмеиваться (εἰρωνεύσοιο) и станешь делать все что угодно, только бы не отвечать» (Plat. Resp. 337a4–7 – Фрасимах о С., ср. также Gorg. 489e1); «он всю свою жизнь морочит людей притворным самоуничижением (Symp. 216e4 – Алкивиад о С.). «Ирония» С. – «оборотная сторона» майевтики, метод С. в оценке со стороны; важен контекст словоупотребления: под «иронией» подразумевалось отрицательное свойство характера – ср. Arist. E. N. 1108a22, 1124b30; E. E. 1221a6, где правдивости (ἀλήθεια) противопоставлены два порока: хвастовство и ирония («притворство»); перипатетик Аспасий в комментарии на аристотелевскую этику замечает: «некоторым кажется, что ирония не порок, – говорят же о С. как о человеке «ироничном». Но вот доказательство того, что С. вовсе не был «ироничен»: так его не называл никто из друзей, а называли те, кого он изобличал, вроде Фрасимаха» (In E.N. 54, 18–20). Платон прямо называет иронию свойством софиста (Soph. 268c8, b3), а в «Кратиле» «ироничным» (= двуличным) называет поведение гераклитовца Кратила, поскольку тот делал вид, будто что-то знает, но не говорит (Crat. 384a1). Итак, С. говорил, что ничего не знает, а его собеседники считали, что он притворяется. Согласно «Апологии», на самом деле С., говоря «чистую правду» о своем незнании, хотел указать на ничтожность человеческого знания по сравнению с божественной мудростью (Apol. 23a3–b4); сам не скрывая своего незнания, он хотел привести к такому же состоянию своих собеседников, ибо никто из людей и не может быть мудр. Свое разоблачение неистинного знания (= всякого человеческого знания) С. рассматривал как служение богу – ср. историю с дельфийским оракулом, признавшим С. мудрейшим из людей; С., стараясь понять смысл данного оракула, пошел учиться к людям мудрым, и нашел, что не так уж они мудры, а только думают, что мудры – и это самое большое заблуждение (Plat. Apol. 21a3–7; D.L. II 37). «Негативная» диалектика С. была очевидным противопоставлением софистической практике и должна была привести к пониманию того, что истинное знание не сообщается внешним образом, – оно формируется внутренним усилием.
Беседы С., чувствовавшего себя философом-миссионером, не могли нести никакого разнообразного и нового содержания, и о С. говорили: «твердит всегда одними и теми же словами одно и то же» (Plat. Symp. 221e); «всегда одно и то же об одном и том же» (Xen. Mem. IV 4, 6, 4–5). Постоянная мысль С. – об абсолютной ценности добра и знания, которые не могут быть отделены друг от друга: невозможно поступать мужественно или благочество, не зная, что такое мужество или благочестие. Поступок только тогда имеет моральный смысл, когда человек совершает его осознанно и по внутреннему убеждению, если же он ведет себя хорошо, потому что, например, «все так делают», – то если «все» станут вести себя плохо, не будет причин быть добродетельным. Норма нравственности должна быть автономной, и нельзя в вопросах истины и добра полагаться на мнение большинства. Прежде всего с недоверием к мнению большинства связаны критические замечания С. об афинской демократии и принятой практике решения серьезных вопросов большинством голосов; эти оппозиционные настроения, конечно, были учтены при судебном разбирательстве, закончившемся для С. казнью. Подчеркнутая отстраненность С. от политики – принципиальное отличие между С. и Платоном, считавшим политику важнейшей сферой деятельности философа.
По С., не только истинно моральное (благо) всегда сознательно, но и сознательное – всегда хорошо, а бессознательное – плохо. Если кто-то поступает плохо, значит, он еще не знает того, как надо поступать на самом деле (зло – всегда ошибка суждения, оно не может быть сознательно), и после того, как его душа будет очищена от ложных предрассудков (в чем С. и видел свою миссию), в ней проявится природная любовь к добру, а добро самоочевидно. Точно так же, как нельзя хорошо поступать, не зная добродетели, так и нельзя по-настоящему любить, не зная, что такое любовь и что должно быть истинным предметом влечения. Тема любви (эроса) и дружбы – наиболее хорошо засвидетельствованная тема рассуждений С.: «я всегда говорю, что я ничего не знаю, кроме разве одной совсем небольшой науки – эротики. А в ней я ужасно силен» («Феаг» 128b); эта тема так или иначе была отражена в сочинениях всех сократиков – Антисфена, Эсхина, Федона, Ксенофонта и Евклида из Мегары. Ср. эпизод из диалога Эсхина «Алкивиад», в котором С. говорит, что он не владеет никакой наукой, которую мог бы преподавать и делать людей лучше, но он может сделать их лучше благодаря силе своей любви (SSR VI A 53). Кроме очевидно присутствовавшей игры словами, производными от «спрашивать» и «любить» (ἐρωτάω – спрашивать, ἐρωτικός – влюбленный), любовная тема был важна как психологическое обоснование тождества истины и добра: желать лучше узнать и быть при этом безусловно благорасположенным к узнаваемому предмету можно только любя его; и наибольший смысл имеет любовь к конкретному человеку, точнее, по С., к его душе, – в той мере, в какой она добродетельна или стремится к этому. В каждой душе есть доброе начало, как у каждой души есть демон-покровитель. С. слышал голос своего «демония» (Plat. Theages 128d3, Theaet. 151a4, Phaedr. 242b9, Xen. Mem. I 1, 2; 4; 9), предостерегавший его или его друзей (если они советовались с С.) совершать те или иные поступки (замечательно, что «демоний» С. проявлял свою запретительную силу только в случаях смертельной угрозы для жизни, в менее важных случаях он молчал). Свой внутренний голос С. считал своеобразным оракулом, посредством которого бог сообщает ему свою волю – соответственно, С. не смел ослушаться божественных указаний. Именно за это подозрительное с точки зрения государственной религии учение (или мнение) в конце жизни С. был обвинен в неблагочестии.
Душа как специфический предмет философского интереса – как истинное «Я» человека, носитель морального сознания и истинная мера бытия – безусловная новация С. Размежевание с натурфилософской традицией в понимании «бытия» продемонстрировано им в тезисе «ничего не знаю». По свидетельству ряда источников, С. в молодости испытал к наукам о природе известный интерес: его называют учеником Архелая, в «Федоне» у Платона С. говорит об изучении книги Анаксагора, возможно, аристофановский комикс о С., витающем в облаках, обыгрывал его первоначальный интерес к физике. Но и слова «я знаю» (первая часть утверждения «я знаю, что ничего не знаю») также можно счесть полемически направлеными, но уже против софистов, отрицавших общезначимое знание и предпочитавших говорить не об истине, а о пользе, не о знании, а об убеждении; С. же предпочитал интерпретировать «пользу» в ином смысле – как пользу для души. Истина, найденная С., находится между объективизмом досократики и субъективизмом софистики – человеческая душа (сознание, Я), реальность, подчиненная хотя и человеческим, но не произвольным законам; истина, для нахождения которой имеется внутренний критерий: если знание и добро тождественны, то, познавая себя (поистине), мы должны делаться лучше. Знаменитую дельфийскую максиму «Познай самого себя» С. понимал как призыв к моральному самосовершенствованию, и в этом видел истинное религиозное благочестие. Философия есть воспитание души и как бы второе, духовное рождение человека, ср. диалог «Зопир» сократика Федона из Элиды: восточный маг-физиогномист при встрече с С. нагадал, что тот, судя по его виду, туп и похотлив, на что С. ответил ему и своим возмущенным этим гаданием друзьям, что да, он и правда был таким, но сумел преодолеть в себе эти порочные наклонности занятиями философией.
Главный смысл занятий философией – измениться самому, быть достойным и хорошим человеком. После общения с С. его слушатели чувствовали, что должны измениться сами: «мне казалось – нельзя больше жить, как я живу» (слова Алкивиада из диалога Платона «Пир»). То, что философия С. воплощена в самой его личности и в его собственном образе жизни, понимали все его ближайшие друзья (ср. у Ксенофонта: «если не словом, то делом показываю» – Mem. IV 4, 10, 3–4), но сформулировано было это понимание только после того, как долгая жизнь С. закончилась неожиданным судом над ним.
После поражения Афин в многолетней Пелопоннесской войне (в ходе которой С. трижды становился участником военных сражений) в 404–403 в городе была установлена жестокая спартанская «тирания Тридцати», во главе которой встал Критий, бывший слушатель С. Хотя С. не сотрудничал со спартанской властью во время тирании (несмотря на попытки властей привлечь его на свою сторону), афиняне спустя четыре года после свержения диктатуры привлекли С. к суду по обвинению в расшатывании устоев государства, стараясь таким образом найти причину упадка демократической власти и ослабления Афин после блестящего и невозвратимого «века Перикла». Обвинителей было трое: молодой поэт Мелет, владелец кожевенных мастерских Анит и оратор Ликон; текст обвинительного приговора приводит Ксенофонт в «Воспоминаниях о Сократе»: «Сократ виновен в том, что не признает богов, признаваемых государством, а вводит другие, новые божества; виновен также в том, что развращает молодежь» (Mem. 1). Защита С. на суде стала поводом к написанию многочисленных «Апологий», наиболее известная из которых принадлежит Платону. По приговору суда С. выпил цикуту и скончался через несколько минут (см. Plat. Phaed. 117c–118a17). После казни С. началась долгая история интеллектуальных переживаний этой афинской трагедии, отдельные этапы которой способствовали развитию античной философии (и в частности, выработке педагогической программы Древней Академии).
После смерти Сократа во множестве возникли т. наз. Сократические школы, основанные его близкими учениками, появляется жанр сократического диалога, персонажем которого неизменно является Сократ, и «воспоминаний» о Сократе. Ученики хотели рассказать о личности Сократа людям, не имевшим возможность его знать при жизни, и понять, какое значение может иметь его жизнь для тех, кто его никогда не увидит. Для всей этой литературы была характерна типизации персонажей, их личных качеств и всех происходящих с ними событий, так что в результате имеющийся перед нами облик Сократа хотя исторически мало достоверен, зато чрезвычайно интересен как уникальный историко-культурный миф, к которому обращались все новые поколения философов: «Сократ первый показал, что во всякое время и во всяком возрасте, что бы с нами ни происходило и что бы мы ни делали, – в жизни всегда есть место философии» (Плутарх. «Должно ли старику заниматься государственными делами» 26, 796e1–3).
Источники:
Литература
Сократ в позднейшей традиции:
Библиография
М. А. СОЛОПОВА