Д.А. и А.Л. Кожевниковы.
ВЛАДИМИР АЛЕКСАНДРОВИЧ КОЖЕВНИКОВ

Вы не нуждаетесь в известности, но нам, России Ваша известность нужна.

П.Л. Флоренский1

Я счастлив, что сподобился поклониться в ноги

этому человеку.

В.В. Розанов2

«Он чувствовал себя дома... в доброй полдюжине наук, в разных искусствах, в религии и философии» (С.Н. Булгаков)3, «он был атлет духовный, подвижник мысли и науки» (Н.С. Арсеньев)4 — так знаменитые современники характеризовали человека, которому в декабре 1903 г., за несколько часов до смерти, Н.Ф. Федоров передал в наследство свои рукописи. Владимир Александрович Кожевников проделал огромную работу по приведению в порядок, систематизации и редактированию (при участии Н.П. Петерсона5) разрозненных рукописей и публикаций Н.Ф. Федорова и подготовил издание, которому дал название «Философия общего дела» (в древнегреческом языке выражению «общее дело» соответствует слово «литургия»). Все расходы по подготовке и изданию трудов старшего друга Кожевников взял на себя. Сам он при жизни был мало известен русскому обществу, а по смерти разделил судьбу многих религиозных философов и деятелей культуры предреволюционной эпохи. Труды его не переиздавались, а имя упоминалось редко, в тени более знаменитых имен. П.А. Флоренский писал В.А. Кожевникову из Сергиева Посада:

«Дорогой и глубокоуважаемый Владимир Александрович!

С каждым днем и часом мысль о Вас делается все настойчивее и неотвязнее <...> Сознание какой-то нашей общей, общественной вины пред Вами, общественная неправда в отношении к Вам, Ваша, так сказать, нераскрытость для культурной жизни России тяготеет на мне, почти на совести моей. Сколько Ваших трудов, дарований, добросовестности легло мертвым капиталом, словно погребенное на дне морском. И горе нам, если, пока живы Вы, мы не успеем «примириться» с Вами!»6.

30 мая 2002 г. в Институте философии РАН состоялись научные чтения, посвященные 150-летию со дня рождения В.А. Кожевникова. Пришло время для раскрытия и оценки его личности и значения как одного из ярких и самобытных деятелей русской истории, науки и культуры.

Владимир Александрович Кожевников родился 15 (27) мая 1852 г. в уездном городке Козлове Тамбовской губернии в состоятельной и высококультурной семье потомственного почетного гражданина, купца I гильдии. Он получил прекрасное домашнее образование, включавшее изучение основных европейских и древних языков. Учебными пособиями для купеческого сына служили труды Платона и Никомаха, Архимеда и Птолемея, Аристотеля, Евклида, Теофраста, Плиния. В конце жизни Кожевников знал 14 языков, включая санскрит, свободно владел восемью. Семья была музыкальной, в круг ее общения входили семьи князей Дуловых (из этой семьи вышла знаменитая арфистка Вера Дулова) и купцов Игумновых (к ней принадлежал композитор и пианист Константин Николаевич Игумнов).

У Александра Стефановича Кожевникова и его жены Натальи Васильевны было трое детей: Владимир, Дмитрий, Зинаида. Овдовев, Александр Стефанович женился на Марии Григорьевне Тарановской. В этом браке был рожден младший сын Григорий. Мария Григорьевна смогла заменить осиротевшим детям мать и до глубокой старости прожила в семье В.А. Кожевникова, окруженная почитанием и любовью.

После смерти отца Владимир был вынужден заняться восстановлением расстроенного хозяйства семьи и образованием младших братьев. Все это помешало ему получить университетский диплом: курсы истории и философии он посещал урывками в качестве вольнослушателя Московского университета.

Оба его младших брата стали известными учеными-естественниками. Дмитрий Александрович (1858‒1882) окончил естественное отделение физико-математического факультета МГУ в 1878 г. Флорист и систематик, ученик И.Н. Горожанкина и В.Я. Цингера, в 1880 г. он был назначен на должность доцента Новороссийского университета, где преподавал в одно время с И.И. Мечниковым. В 1882 г. Дмитрий Александрович защитил магистерскую диссертацию «Об анатомическом строении лепестковидных покровов». В 1875‒1876 гг. изучал флору и растительность г. Козлова и его окрестностей. Умер на руках старшего брата в Ментоне (Италия).

Григорий Александрович (1866‒1933) в 1884 г. поступил на естественное отделение физико-математического факультета МГУ; учился под руководством проф. A.П. Богданова; работал в лаборатории Зоологического музея. В 1900 г. он опубликовал магистерскую диссертацию «Материалы по естественной истории пчелы», а в 1905-м — докторскую: «Явление полиморфизма у пчелы и других общественных насекомых». С 1905 по 1931 г. он являлся директором Зоологического музея МГУ и заведовал кафедрой зоологии беспозвоночных в Московском университете. Работы Г.А. Кожевникова об эволюции медоносных пчел и их инстинктах продолжают оставаться непревзойденными в мировой пчеловодческой литературе7. Г.А. Кожевников представлял

Россию на 1-м Международном конгрессе по охране природы (Берн, 1913), был основоположником природоохранного дела в еще дореволюционной России, первым председателем Всероссийского общества охраны природы (образовано 29 ноября 1924 г.). Его учениками были известные советские зоологи.

Сам Владимир Александрович на протяжении своей жизни ни разу не состоял на государственной службе, являя собой уникальный для России пример независимого «свободного ученого»8. Закрыв купеческие дела и перевезя семью в Москву, он с 1880 по 1894 г. жил за границей, занимаясь в крупнейших книгохранилищах Западной Европы. Он мог трудиться за письменным столом по двенадцать-четырнадцать часов в сутки и свои энциклопедические познания в философии, истории, религии, живописи, языкознании приобрел главным образом благодаря самообразованию.

Кожевников внимательно следил за западноевропейским книжным рынком, был хорошо знаком с крупнейшими западными антикварами и собрал уникальную коллекцию ценнейших и редчайших монографий по духовной жизни древности, раннего христианства, Средних веков, эпохи Возрождения. Свою богатейшую библиотеку (10 тыс. томов) он завещал книжному собранию Румянцевского музея (ныне РГБ). С 1881 г. Кожевников периодически передавал в фонды музея различные издания — научные труды и архив своего рано умершего младшего брата-ботаника, каталоги художественных галерей, математические труды (зарубежные издания) и др.9 Он хорошо разбирался в музыке и живописи, много путешествовал (помимо стран Европы посетил Аравию, Алжир, Тунис, Палестину), занимался благотворительной деятельностью.

«Любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам» с отрочества владела В.А. Кожевниковым. С раннего детства запомнил Владимир причитание, которым убаюкивала его няня:

Привяжу я коня к колоколенке,

Сам ударюсь о сыру землю.

Расступися, мать сыра земля,

Ты раскройся, гробова доска,

Встань-проснися, родна матушка,

Погляди на свое дитятко!10

Сохранились его юношеские рисунки старого кладбища в г. Козлове, зарисовки птиц с латинскими их названиями. Юноша тонко чувствовал природу, его волновала история (написанная им поэма «На Сторожевом валу»11 посвящена памяти родных мест).

Хотя внешне жизнь Владимира Александровича была небогата яркими событиями, внутренне ее отличало большое напряжение. Как признавался он в письме к П.А. Флоренскому, «интенсивность и разнообразие личных запросов, стремлений и переживаний были столь велики, что они постоянно усиленно просились вылиться наружу, и подавить это желание было мучительно трудно»12.

Женой Владимира Александровича стала Анна Васильевна Андреева (1864‒1949), выпускница Московской консерватории (1888) по классу выдающегося пианиста и дирижера проф. В.И. Сафонова13. Как и Владимир, она рано потеряла родителей и воспитывалась в сиротском приюте, где проявилась ее незаурядная музыкальная одаренность. Музыкальное образование она получила за государственный счет.

У Владимира и Анны было двое детей. Дочь Анна (1903‒1980) владела несколькими языками и более 30 лет проработала в международном отделе Московской Патриархии. Сын Александр (1906‒1938) окончил школу-колонию при Биологической станции юных натуралистов им. К.А. Тимирязева, затем кафедру ботаники естественного отделения физико-математического факультета МГУ, стал кандидатом биологических наук и с 1933 г. заведовал отделом систематики и географии растений в Ботаническом саду МГУ. Он автор замечательных книг «По тундрам, лесам, степям и пустыням» (М., 1937) и «Весна и осень в жизни растений» (М., 1939), выдержавших несколько отечественных и зарубежных изданий14.

Первое, на что согласно указывали многие, писавшие о Кожевникове, была его ученость. Современников поражала универсальность и основательность его знаний, при том что никаких учебных заведений он не оканчивал и дипломов не имел. «Человеком необъятной учености» назвал его H.A. Бердяев. По словам Арсеньева, Кожевников был «одним из самых выдающихся ученых... человеком огромных знаний, сильной и пытливой научной мысли, талантливым, глубоко самостоятельным исследователем, прямо поражающим ширью своего захвата и из ряда вон выходящей эрудицией — не той, которой довольствуются заурядные ученые, а более вглубь идущей, основанной на умении пытливо искать и находить все новые и новые данные, характеризующие предмет или данную эпоху». Он был серьезным специалистом в самых различных областях. Еще в юности написал исследование, основанное на самостоятельном изучении первоисточников, о религиозной жизни римского общества во II и III вв., а под старость создал огромный двухтомный труд «Буддизм в сравнении с христианством», Все более или менее значительные исследования и монографии по изучаемым

им темам были ему хорошо знакомы, особенно те, что касались эпохи эллинизма, религиозной истории Индии, а также духовной культуры Средних веков. Но наиболее выдающимся специалистом он был, пожалуй, по истории итальянского Возрождения. Фундаментальное исследование культуры Ренессанса, и прежде всего его эстетических идеалов, лежало у него готовым в 14 рукописных томах, но так и осталось ненапечатанным.

При всей универсальности интересов Кожевникова в нем как толкователе и ценителе явлений культуры совершенно не было того, что о. Павел Флоренский называл «идейной безродностью и культурным самочинием». Его взгляды, напротив, отличались некоторой консервативностью и привязанностью к русской национальной традиции. Осознание своих исторических корней, острое чувство связи прошедшего с настоящим, любовь к русской культуре при широкой европейской просвещенности делали Кожевникова «носителем славянофильской и даже старомосковской» культурной традиции.

Первая печатная работа В.А. Кожевникова «Нравственное и умственное развитие римского общества во втором веке» (Козлов, 1874) продемонстрировала научную добросовестность и строгую объективность 20-летнего юноши в отношении к предмету исследования. Целью этой работы было изобразить нравственное и умственное состояние языческого общества в последний момент его самостоятельного развития, т.е. в пору начала влияния на него христианства. Эта эпоха с исторической точки зрения до тех пор была весьма мало изучена. Следующим шагом молодого ученого было изучение религиозной жизни и всей духовной культуры Средних веков. Затем он обратился к культуре Ренессанса.

Кожевников был также большим знатоком идейных и философских течений XVIII в., в особенности тех, которые шли вразрез с господствовавшим в этом веке рационализмом. В 1897 г. вышел его фундаментальный труд (в 700 убористых печатных страниц) «Философия чувства и веры в ее отношениях к литературе и рационализму XVIII века и к критической философии». Предметом исследования стала так называемая философия чувства и веры немецкого писателя и философа Фридриха Якоби (1743‒1819). Данное направление западной философии было (и до сих пор остается) недостаточно освещенным критикой вследствие прочно установившегося мнения о его неспособности к самостоятельному развитию. Определяя характер своего исследования, Кожевников обозначает свое отношение к истории философии в целом: «Философию чувства и веры я старался рассматривать не с догматической, а с исторической точки зрения… Только тогда, когда сама история философии поставлена будет в

теснейшую связь с общей историей культуры в самом широком смысле этого слова, только тогда, когда философские учения будут рассматриваться не как продукт одной личной гениальности, ни даже как результат строго обособленного, исключительно философского течения мысли, а как отражение всей общественной и духовной жизни своего времени, — только тогда станет возможной беспристрастная оценка исторического значения отдельных философских учений, и в особенности тех из них, которые, подобно философии чувства и веры... выросли непосредственно из практических запросов самой жизни, как ответ на широкую потребность общественного сознания». Чтобы верно воспроизвести философский дух эпохи, Кожевников не ограничился ссылками на ведущих философов XVIII в. или на характеризующие то время исследования и монографии. Он сам по первоисточникам восстановил «философское лицо» эпохи, изучив ее средних представителей, всех тех многочисленных популярных философов-рационалистов, главным образом вольфианского направления, которые читали свои лекции в многочисленных тогдашних германских университетах. В результате Кожевников дал яркую картину идей эпохи, показав ту мещанскую мелкоту духа и умственное бескровие, против которых боролся Якоби.

Ряд «первоклассных больших трудов», напечатанных Кожевниковым, как и многие другие, оставшиеся в рукописи, а также большое число «ценнейших и, вместе с тем популярно написанных, более мелких книг и статей» свидетельствуют, по словам Н.С. Арсеньева, о том, что Кожевников был «крупный, может быть, даже великий историк». Но прежде всего, подчеркивает он, Кожевников «был большой христианин, радостный и бодрый носитель своего служения — научного служения открывшейся ему Правде Божией — своего миссионерского подвига. Темперамент точного и глубоко обстоятельного ученого и горение поэта (ибо, когда он писал о Красоте в своих научных работах, он переживал и понимал Красоту). И еще юношеское горение и вдохновенное свидетельство о религиозной Истине. Его слово зажигало. В нем было сочетание научной вескости и вдохновенного пафоса. И это не было диссонансом. Получалось нечто большое, большой зажигающей силы»15.

Иными словами, Кожевников выступил и как крупный богослов. Огромный знаток истории древней церкви и ее отцов, он хорошо разбирался не только в мистико-аскетическом богословии великих учителей восточной церкви, но и в доктринах мистиков христианского Запада. Он занимался сравнительным изучением аскетических идеалов и написал небольшую, но чрезвычайно ценную и насыщенную знанием книжку об истории христианского аскетизма.

В начале 1900-х гг. произошло сближение Кожевникова с кругом московских славянофилов (с М.А. Новоселовым, Ф.Д. Самариным и др., позже — с С.Н. Булгаковым и Н.А. Флоренским), которое определило направление его дальнейшей жизни и деятельности. При участии Кожевникова (вероятно, и денежном) Новоселовым было организовано издание «Религиозно-философской библиотеки», и с самого начала Владимир Александрович был активным участником чтений для учащейся молодежи. Вокруг этого издания сложился круг лиц, объединившихся в «Общество ищущих христианского просвещения»

(М.А. Новоселов, Ф.Д. Самарин, о. Павел Флоренский, С.Н. Булгаков, В.Ф. Эрн, В.А. Кожевников, кн. Г.Н. Трубецкой, Ф.К. Андреев, Л.А. Тихомиров, прот. Иосиф Фудель, В. Свенцицкий, П.Б. Мансуров, A.C. Глинка-Волжский, С.А. Цветков). «Возглавителями» кружка были М.А. Новоселов и Ф.Д. Самарин. Но, как писал Николай Арсеньев, «главной вдохновляющей силой Общества» был Владимир Александрович Кожевников.

Фрагмент рукописи В.А. Кожевникова

Зимой 1913 г. М.А. Новоселов, Ф.Д. Самарин и В.А. Кожевников Советом Московской Духовной Академии были избраны и Святейшим Синодом утверждены в звании ее почетных членов. Представление к избранию В.А. Кожевникова было написано о. Павлом Флоренским16. Эти избрания были свидетельством и заслуг Общества, единение членов которого было — по образу единения первоначальных славянофилов — воплощением славянофильской идеи соборности. Об этом можно судить по письму о. Павла Флоренского к В.В. Розанову от 7 июня 1913 г.: «Конечно, московская «церковная дружба» есть лучшее, что есть у нас, и в дружбе это полная coincidentia oppositorum17. Все свободны, и все связаны; все по-своему, и все — «как другие»...

...Мы не пишем, а говорим, и даже не говорим, а скорее общаемся. Мы переписываем, беседуем, пьем чай; Новоселов ради

одной запятой в корректуре приезжает посоветоваться в Посад или вызывает к себе в Москву. Но это не Флоберовские запятые, да удивляется им потомство, а искание поводов к общению. Вас удивляет отсутствие зависти. Но ведь у нас друг к другу не может быть зависти, ибо почти все работается сообща и лишь небольшая часть работы в том или другом случае падает на того или другого...»

Мысль о соборном поиске истины, в котором отступает на задний план личное начало, о. Павел Флоренский развил в своем выступлении на заседании Братства Святителей Московских 1 декабря 1916 г., посвященном памяти Ф.Д. Самарина. «Современная литература, — сказал он, — изобилует, как известно, плагиатами, выдаванием чужого за свое. Но в древней письменности было распространено явление обратное — псевдоэпиграфы, когда свое выдавали за чужое. Мне думается, что если понятия плагиата и псевдоэпиграфа расширить и разуметь их не как законченные дела, а как деятельности и как стремления, то любое литературное произведение можно причислить к одному из этих двух родов: все, что не псевдоэпиграф, — то плагиат, и, переходя от произведений к их творцам и далее — к людям вообще, можно сказать, что в смысле стремлений есть люди-плагиаты и есть люди-псевдоэпиграфы.

Там, где средоточием внимания бывает «я», правда неизбежно делается одним из средств к процветанию «я», одним из его украшений. Важно не то, что нечто — истина, а то, что оно — моя истина. Если ударение поставлено на моя, то дальше неизбежно и стремление выдавать всякую истину за свою.

Совсем наоборот бывает при сосредоточении внимания на правде. Если ударение и поставлено именно на ней, то делается мало интересным, чья это правда; а далее, при углубляющемся сознании, что правда не может быть чьей-нибудь, а что познается она — сознанием соборным, чувство собственности в отношении к правде замолкает. Так возникает псевдоэпиграф, т.е. условное отнесение познания к любому лицу, только не к себе; так возникает и нравственная спутница псевдоэпиграфа — скромность»18. Эти идеи помогают по-новому взглянуть на индивидуальное творчество членов Общества.

Последнее десятилетие жизни Владимир Александрович посвятил деятельности на благо Церкви. «Хотел бы я, — говорил Кожевников, — по мере сил поработать над возведением ограды церковной... быть чернорабочим в этом деле: возведение ограды, отделяющей церковь православную и ее великое учение от учений

ей чуждых и враждебных»19. Памятником этого бескорыстного служения стал его итоговый труд — фундаментальная (почти в 1500 страниц) книга «Буддизм в сравнении с христианством», напечатанная в Петрограде в 1916 г., за год до смерти ее автора20.

Книга получила высокую оценку в научных кругах и быстро разошлась. В.В. Зеньковский21 в рецензии на нее писал: «Высокая ценность работ Владимира Александровича Кожевникова, отмеченных всегда редким сочетанием истинной учености и пламенной веры, создала ему репутацию выдающегося исследователя религиозных проблем. Ясность изложения и литературные достоинства всегда сочетаются у Кожевникова с чрезвычайно широким пониманием проблем, превосходное знание литературы вопроса — с настоящей глубиной философского умозрения. Изумительная ученость автора, никогда, однако, не утопающего в материале, всегда сохраняющего идейную свободу по отношению к нему, вызывает только одно желание у читателя, чтобы автор смог до конца довести свои многообразные и глубокие замыслы. Все изложение В.А. Кожевникова проникнуто нежным чувством к чужим религиозным внехристианским переживаниям, ему чуждо пренебрежение, высокомерное презрение, открыта относительная правда этих внехристианских достижений именно потому, что открыта полнота христианской истины».

Можно отметить даже парадоксальность ситуации: Кожевников, не принимая буддизма, выражал буддийские истины более точно и полно, чем современные ему «буддофилы», увлеченные отдельными привлекательными моментами буддийского учения.

Приведем в связи с этим некоторые из его выводов: «Буддизм есть учение спасения без Спасителя, и в этом его столь существенное отличие от христианства, что усвоившему одну эту черту становится невозможным говорить о сходстве между двумя учениями». «По Христу, совершенство — в полноте любви, по Готаме — в полноте знания». «Образцом духовной чистоты и невинности как условием вступления в царство Божие Спаситель ставит дитя, Будда — философа, поседевшего в думах о знании и в самоуглубленных поисках его». «...Несмотря на многие широкие позднейшие отклонения, все священное писание буддизма есть не что иное, как всесторонний комментарий к идеалу величайшего из пессимистов, противопоставившего суете сует всего живущего безвольный и бесчувственный покой

небытия вечного, в отличие от Христа-Спасителя, обещающего и дарующего верующему в Него и в Пославшего Его жизнь вечную»22.

Во время революции 1905 г. Кожевников входил в «Кружок москвичей» (консервативно-монархического славянофильского направления), участвовал в первом и втором Всероссийских съездах русских людей (в феврале 1906 г. в Петербурге и в апреле того же года в Москве)23, в составлении «Записок» по аграрному вопросу и по избирательной системе от «Кружка москвичей», участвовал в газете того же направления «Московский голос». В.А. Кожевников не был «публичным» человеком, многие современники отмечали его патологическую скромность. Однако в предреволюционную пору всеобщего разброда и озлобления Кожевников находился в гуще подлинно соборного единения людей, преследующих цель сплочения разлагающегося общества.

Владимир Александрович много занимался в библиотеке Румянцевского музея, где в 1875 г. и произошло его знакомство с Федоровым, ставшее для обоих судьбоносным. Значение Кожевникова в деле внедрения в сознание русского общества идей Федорова трудно переоценить. Как отмечает A.B. Шургаия24, здесь не подходят слова «помощник» или «сотрудник». Речь скорее должна идти о «сотворчестве» — настолько был велик и сложен труд по приведению написанного Федоровым в «благообразный» вид, поскольку сам автор не стремился в своих работах к общедоступности изложения.

В обширном научном наследии Кожевникова книга «Н.Ф. Федоров. Опыт изложения его учения по изданным и неизданным произведениям, переписке и личным беседам» (М., 1908) занимает особое место. В ней, по мнению С.Н. Булгакова, Кожевников настолько сумел с Федоровым «слиться и заслониться его тенью, что поистине не знаешь, где кончается один и начинается другой...». Его книга до сих пор является самым авторитетным и надежным источником сведений о личности и идеях оригинального русского мыслителя. Именно через нее большинство

русских религиозных философов и богословов начала века впервые познакомились с идеями Федорова. И сегодня остается она одним из самых глубоких и заслуживающих внимания изложений «Философии общего дела». Изданная очень малым тиражом, книга больше не переиздавалась и давно стала библиографической редкостью.

Федоров излагал свое учение устно («по-сократовски») или в коротких полемических статьях и заметках на страницах провинциальных газет, считая себя в письменном изложении «неискусным». Так он надеялся приобщить известнейших мыслителей и литераторов (Ф.М. Достоевского, Л.H. Толстого, B.C. Соловьева и др.) к исповеданию своего учения и внедрению его в общественное сознание. Со временем, однако, стало очевидной необходимость более широкого использования печатного слова. Благодаря знакомству с Кожевниковым, глубоко воспринявшим идеи философа и обладавшим замечательными литературными способностями, надежды Федорова начинают сбываться.

В письмах к Кожевникову Федоров неоднократно обращается к нему с одной и той же просьбой: «…не примете ли на себя не тяжелый для Вас труд изобразить нижеследующую мысль, нескладно прозою изложенную, стихом, которым Вы владеете в совершенстве…»25. По его мнению, Кожевникову была «дана благодать превращать нескладное в стройное»26. Отмечая точность, образность и силу речи Кожевникова, П.А. Флоренский писал: «Слово как таковое есть имущество столь драгоценное для меня, что Ваша культура слова, гигиена слова мне представляется великою Вашею заслугою, которой большинство, сейчас, неспособно оценить. Для большинства, сейчас, Вы многознающий ученый и чрезвычайно полезный в конфессиональных видах писатель. Для меня же Вы оздоровитель современной мысли и (=или) современного слова, совестный судия слов (и мыслей)»27. И еще: «В Вас есть изумительное мастерство понимать и изображать процессы общественного сознания, и я не знаю ни одного историка, который умел бы с подобным беспристрастием, — но не холодным беспристрастием презрения («А. Франс»), а со спокойствием веры, в себе уверенной — прослеживать жизнь идей в истории или, точнее, жизнь общих настроений общества… …Вы избрали своею специальностью изучение того, что почти неуловимо, ибо на данную тему высказывается зараз много голосов, и нужен величайший такт, чтобы остановиться вниманием

на голосах не случайных, а действительно характеризующих общее состояние умов и сердец»28.

Но дело не только в литературной одаренности Кожевникова. Созданию книги предшествовали регулярные (по крайней мере раз в неделю, по воскресеньям) встречи Федорова и Кожевникова в доме последнего. С помощью Кожевникова Федоров, не владевший иностранными языками, знакомился с трудами зарубежных философов (в первую очередь немецких), оттачивал свои мысли, набрасывал тексты статей; некоторые статьи писал по его просьбе Кожевников.

Мысль о написании работы, в которой бы излагалось учение Федорова, была высказана Кожевниковым в июле 1894 г., во время встречи с Федоровым и Петерсоном в Воронеже. В приписке к письму философа к Владимиру Александровичу от 17 июля 1894 г. Петерсон писал: «...не могу не выразить Вам моей глубокой благодарности за предложение напечатать статью о великом деле... Я так давно томлюсь желанием, чтобы было поведано, наконец, миру, в чем его спасение, — и теперь, кажется, является надежда, что желание это осуществится. Впрочем, я так желаю этого, что боюсь верить в возможность осуществления его, и буду до конца бояться, что явится какое-нибудь препятствие, и больше всего боюсь препятствий со стороны самого Николая Федоровича». Опасения Петерсона были небезосновательны: Федоров, который очень хорошо видел недостатки своего изложения, непрерывно переделывал свои тексты, так что трудно было представить возможность их завершения. Во время подготовки к печати II тома трудов Федорова Кожевников отмечал: «Работа была трудная: по клочкам рукописей и по многочисленным вариантам воссоздавать статьи и придать им упорядоченный вид».

Впервые основы учения Федорова Владимир Александрович изложил на последних страницах своего фундаментального исследования «Философия чувства и веры...». Здесь же сформулировано и название федоровского учения — «философия дела», в дальнейшем — «философия общего дела».

Настоящая книга была задумана Кожевниковым как введение в философию Федорова. Первоначально она печаталась в виде серии очерков в «Русском Архиве»29. Работа над книгой потребовала напряженного труда: по свидетельству самого Кожевникова, «для укрепления» мыслей Николая Федоровича об активном мировоззрении и об управлении природою «пришлось

делать экскурсы в область новейших естественно-исторических и даже математических теорий, и эта ответственная работа потребовала немалого напряжения мысли и некоторой подготовки в соответствующей литературе»30. В стремлении согласовать учение Федорова с христианством Кожевникову пришлось углубиться в изучение святоотеческих творений, патристику.

По мнению С.Н. Булгакова, Кожевников настолько сумел с Федоровым «слиться и заслониться его тенью, что поистине не знаешь, где кончается один и начинается другой...». Однако это «слияние» было для Кожевникова только методом, позволявшим ему объективно излагать учения, не являвшиеся его собственными. Как писал он сам в книге «Буддизм в сравнении с христианством», для правильного освещения предмета необходимо «путем длительного и частого общения... «сродниться» с предметом, войти «внутрь» его, как бы слиться с ним — тогда учение предстанет перед читателем в объективном освещении». В письме к П.А. Флоренскому он дает аналогичное объяснение своего метода изложения учения Федорова: «Когда я старался провести его, помаленьку, в наше общественное сознание, я прилагал все усилия, чтобы именно сливаться с ним при изложении его мыслей; и меня даже упрекали в том, что нельзя часто отличить, говорю ли я от лица Ф-ва или от себя. Но я убежден, что только такое, сродственное, созвучное по духу, изложение мыслителя и есть правильное, по крайней мере, для начального с ним ознакомления: критике же место в конце»31.

Книга писалась в период с 1904 по 1906 г. и вышла в свет в 1908 г. Поскольку автор планировал ее как своеобразное предисловие к трудам Федорова, то тираж ее составил не более 400 экземпляров — именно таким тиражом предполагалось выпустить I том «Философии общего дела».

Кожевников планировал написать вторую часть книги, основу которой должна была составить намеченная им статья о Федорове как православном и верующем. Об этом говорит сам Кожевников в предисловии к книге32. Однако ни статья, ни тем более книга написаны не были. Возможно, на это в значительной степени повлиял исход полемики Николая Павловича Петерсона с кн. Е.Н. Трубецким на страницах «Вопросов философии и психологии» в 1913 г. Кожевников написал тогда Петерсону ряд обширных писем33, в которых излагал свой взгляд на то, как

должна была бы быть раскрыта тема религиозности философии Федорова34. Но это была слишком сложная задача. Не случайно сомнения в том, что вторая часть книги появится, высказывал и П.А. Флоренский: «Мне почему-то думается, что Вашего 2-го тома о Федорове так и не будет. Да?»35 Нетривиальность и трагичность ситуации состояла в том, что Кожевников трудился над изданием «Философии общего дела», преодолевая драматическую коллизию любви и уважения к Федорову с одновременным неприятием его идей, сомнительных в церковном отношении. Кожевников горел желанием дать приемлемое для православия истолкование этих идей. Во время работы над II томом «Философии общего дела» у Кожевникова проявились симптомы заболевания, оказавшегося смертельным.

В книге много идей, удивительно современных и способных увлечь сегодняшнего читателя. Мы не будем здесь останавливаться на них подробно, но хотим подчеркнуть, что целый ряд сформулированных здесь положений оказывается важным для понимания проблем XXI в. проблем конструирования устойчивого развития и формирования будущего человечества. По мнению автора, для их решения надо снять противоречие между ограниченными знаниями одного лица и знаниями всего человечества (сегодня одним из способов решения этой проблемы является создание электронных информационных технологий).

Проектирование будущего не может быть осуществлено одиночками, а только всем миром, как целостная разумная человеческая деятельность. Кожевников пишет: «...истина и мудрость — нечто цельное и единое; оттого и познаны они могут быть только целостно, в их непосредственной, жизненной, всесторонней полноте, а не в том искаженном и бледном подобии, которое создается отдельным умом в призрачном мире субъективных отвлеченных представлений. Философия ученой прихоти, философия надменного самомнения вольна мечтать о единичном познании истины, о монопольном обладании мудростью: ее удел — заблуждение или, в лучшем случае, жалкие обрывки знания, бесплодные порывы ко всеведению, бессильные потуги к всемогуществу; ее исход — разлад мысли с делом, знания с жизнью.

Наоборот, философия, вызванная необходимостью, нуждою жизни, существует лишь ради торжества мудрости и блага, ради всеобщего спасения. Это не отрицательная философия чистого мышления, довольствующаяся ученым созерцанием истины; это и не пассивная философия чувства, тонущая в области неустойчивых

порывов и неопределенных стремлений. Это строго реальная, проективная и активная философия дела всеобщего спасения через всеобщее знание, разумно и нравственно и притом добровольно к общей спасительной цели направляемое. Определить эту цель, обосновать ее разумно и нравственно, привлечь к ее осуществлению все силы мысли, чувства, воображения и воли, могущество знания, творческое вдохновение искусства, ресурсы техники, святыню нравственности; разобраться в сокровищнице познанного и сделанного, указать ее пробелы, пополнять их развитием не всех сил и способностей, как внушает языческий гуманизм, а всех благотворных сил и полезных способностей, не для того, чтобы по-фаустовски переходить от желания к наслаждению и от обладания к новому пожеланию, а для всестороннего движения к определенной всеобъемлющей цели; создать проект осуществления последней и стать во главе его сознательного, добровольного и единодушного выполнения сынами человеческими: вот задача философии или, вернее, мудрости, достойной своего названия и призвания»36.

Эти мысли вызывают ассоциацию со словами В.И. Вернадского: «В биосфере существует великая геологическая, может быть, космическая сила, планетное действие которой обычно не принимается во внимание в представлениях о космосе, в представлениях научных или имеющих научную основу... Эта сила есть разум человека, его устремленная и организованная воля, как существа общественного».

Несколько слов о порядке цитирования Кожевниковым трудов Федорова, указываемых в тексте в скобках. К моменту начала работы над книгой и публикацией очерков о Федорове в «Русском Архиве» к печати были подготовлены лишь некоторые статьи и тексты самого Николая Федоровича. Работа Кожевникова над книгой шла параллельно с разборкой рукописей Федорова и подготовкой текстов для «Философии общего дела». По мере подготовки статей к печати и разборки писем вырисовывалось содержание будущих томов, состав текстов и названия глав и статей. Ход этой работы можно отчасти проследить по изменению цитируемых Кожевниковым названий федоровских сочинений. Позже некоторые из них были укрупнены или вошли в состав других фрагментов текста, некоторые предполагались к изданию в III томе.

В настоящем издании текст приведен в соответствие с нормами современной орфографии и пунктуации, а структура книги — в соответствие с оглавлением автора (в первом издании не все части книги были озаглавлены и отделены друг от друга).

Титульный лист первого издания

В разделе «Дополнительные материалы» публикуются (впервые) три письма В.А. Кожевникова к Петерсону, дается литература, посвященная Кожевникову, и приводится перечень его опубликованных и неопубликованных трудов (огромная часть неопубликованного после его смерти была утрачена).

Д. А. и А.Д. Кожевниковы